Поели, надо дальше идти. А куда идти?

И пошли они лесами дремучими, кустами цепучими, вдоль ручья, чтобы к реке выйти. Потому что у Майн-Рида так написано: если вдоль по ручью идти, обязательно выйдешь к реке. Или это у Пришвина было?

Вот идут, сквозь репья и крапиву продираются, от комаров и слепней отбиваются. Горе-Злосчастье изнылся весь: «Вот до чего ты себя довела, подруга! Все нормальные люди давно карьеру сделали, денег заработали на безбедную старость, на тачках по хайвэям разъезжают, а ты тут все вымудряешься. Мира да любви тебе, да Свободы-Равенства-Братства всякого! Дура, одним словом, романтическая! Хиппушка-поскакушка. Никакой серьезности в тебе не осталось»!

Не стерпела тут Несмеяна таких оскорблений. «Ах ты, говорит, паразит бессовестный! Откормила я тебя картошкой своей трудовым потом, да мозолями добытой! Счас я покажу тебе и братство, и свободу, и, собака, мир во всем мире»!

Сорвала зрелой хорошей крапивы пучок, да давай это горе стегать со всей мочи.

Отвела душу, потешила руку, остановилась передохнуть.

Вдруг чувствует, все руки чешутся и горят. Да давишние мозоли болят, да на душе кошки скребут. А Горе сидит на коряге и хихикает: " Ну что? Кому хуже-то сделала»? Меня, бэби, и пулеметом не пробьешь, не то что крапивой. Говорил же я тебе, так просто не отстану я от тебя. Только если кто купит меня у тебя или лично переманит чем-нибудь для меня уж очень приятным. Горем там каким, злосчастьем вопиющим».

Ух и досадно стало Несмеяне! От гнева и обиды так и ломанулась она сквозь заросли! Так палкой махала, что колючие кусты щепками во все стороны летели! Так и доскакала богатырским наскоком до края леса, где ручей в реку впадал.

А река-то не какая-нибудь оказалась. Широкая да могучая, берега едва видно – как Волга, с которой родом предки царевнины были.

Подошла разгоряченная Несмеяна к самому берегу, посмотрела в воду. Ну и вид! Красная вся, потная, руки ободранные да крапивой обстрюканные. Из-за шиворота труха всякая сыплется! Но глаза-то блестят! Да и с фигурой все в порядке.

Наклонилась к воде, руки в нее окунула. Полегчало немного. Потом искупалась, одежду в порядок привела, пока Горе там за ней через бурелом тащилось.

Нарвала ягодок, насобирала грибов-сыроежек, орешков, да скорее сама наелась, пока паразит не отжал.

Села на пригорочек, стала смотреть на реку. Вот течет величаво, размеренно – как песня, как история, как сама жизнь. «И до меня текла, и после меня будет течь»!

А на другом берегу, смотрит, высокая скала стоит. А на ней замок, стройный, красивый, крепко стоит, башенки к небу тянет. А на главной башенке колокол висит. Так и послышалось Несмеяне, какой долгий, мелодичный у него должен быть звук. И как далеко его должно быть слышно.

Так и защемило у царевны сердце! Как все равно, от любви. «Родимые реки! И высокий замок с колоколом! Туда! Туда мне надо»!

Только как перебраться? Река, как море широка! Течение могучее, унесет, как щепку, не переплывёшь!

Надо вдоль по берегу пойти, может где и есть переправа. Отдохнув, пошла потихоньку. А Горе-злосчастье стороной за ней трусит. Хоть и не берет его крапива, а с царевной в гневе сталкиваться неохота. «Издали ведь, в крайнем случае тоже можно навредить-напакостить» – думает себе.

Шла царевна, шла по бережку, нет нигде переправы. Впереди река, позади лес.

Пришла ночь. Звёзды зажглись яркие, разноцветные. Несчётное количество! Перемигиваются.

Вдруг раздалось с ветки дуба на опушке леса, уханье чудное! Посмотрела Несмеяна, а на суку сидит Сова Мудрая голова. На нее желтыми глазами глядит. Да по-человечьи ей и говорит: