В слепых переходах пространств и времён!

А где-то струятся родимые реки,

К которым мне путь навсегда запрещен!

(Н. Гумилев. Стокгольм)

«Родимые реки»! Путь запрещен»! Почему запрещен-то? Навсегда ещё! Кто запретил?

Но то, что некие родные места ей снились и некие верные друзья – это точно!

«Колокол звал, – говорите»? —

Пошла царевна на кухню, взяла в одну руку крышку от сковородки, тяжёлую, добротную, и формы хорошей. А в другую – ложку стальную, и давай легонько ложкой по этой крышке постукивать!

Звук что надо получался. Настоящий колокол: мелодично, призывно, красиво очень.

Так играла она на крышке, играла, как вдруг те оковы, которые на ней были, вошли с этим звуком в резонанс. А, поскольку были замки уже старые, да и не очень сложные, от звуковых этих колебаний возьми они, да раскройся!

Ух ты! – обрадовалась Несмеяна (она же жизнерадостная была)! – видать, мне-то не навсегда ход запрещен был!

И стала исследовать свое подземелье в местах, куда раньше не могла добраться.

Вот смотрит Несмеяна – на одной полочке лампа стоит. Керосиновая. Бывало, свет отключали на время, так тогда ею пользовались. И когда это происходило, все в доме преображалось, становилось волшебным и интересным. «Эта лампа мне пригодится. Она волшебная, – подумала царевна. И электричество не везде есть. А тут запас фитиля хороший. И взяла лампу в свой рюкзак.

Ещё смотрит. Стоят в кладовке на подставке красненькие резиновые сапожки. Точно какие же, как те, в которых в детстве она бороздила бескрайние (ну почти), глубокие лужи (всё-таки не всю жизнь она в подвале провела. Только со среднего школьного возраста). «Я когда в таких сапогах гуляла, меня вечно искали и жаловались: „Вот же, только что здесь была, а теперь уже нет“! -это же явно сапоги-скороходы»! Да и резиновые сапоги – вещь нужная! – И тоже упаковала вещь в рюкзак.

Ну всё, подумала Несмеяна, вроде готова до самого Стокгольма, или куда там именно мне надо?

Осмотрелась в своей подземной светелке. Вдруг смотрит, на пианино в вазочке стоит ее поделка-безделка: цветик-семицветик. Это она такое художественное упражнение делала, «Чистые яркие цвета». Потом она и смешивать краски научилась. А «Цветок желаний» вырезала и в вазочке поставила. «Вот бы пригодилась мне такая вещь, – подумала Несмеяна. Веса никакого, а всё-таки целых семь желаний»! И положила цветок в кармашек у задней стенки рюкзака.

Совсем собралась Несмеяна в путь-дорогу, да призадумалась: «А куда же мне, собственно надо? И зачем? Ну, положим, где-то реки мои текут, и колокол зовёт, и народ какой-то хотел бы меня послушать. Но определенность-то где? Однако все равно идти надо, не зря же я такой тут резонанс создала». И смело направилась к выходу.

Да чуть лбом не влетела в стенку большой русской печки, которая в хозяйстве, как видно давно не использовалась, но по-прежнему жилое пространство занимала.

«Батюшки, матушки» – всполошилась Несмеяна, – «вот громадина какая! А я и не заметила впопыхах»!

А печка ей и отвечает человеческим голосом: " Вот тебе и Батюшки с матушками! Смотри, куда идёшь! Я тут давным-давно стою, все жду, когда ты отсюда выбираться соберёшься. Для тебя готова распалиться, чтобы ты себе в дорогу хоть ржаных лепешечек напекла. А ты несешься, сломя голову! И не смотришь, куда! А ещё серьезным человеком себя считаешь»!

Несмеяна даже обиделась: «Откуда мне знать-то было? Меня, знаешь, не предупредили о твоей гуманистической миссии! Это каких же таких лепешечек?

– да вот хоть каких-нибудь! Ты что же, воздухом и поэзией своей питаться собиралась?

– Ну что за обывательская такая позиция у тебя, печка? Я девушка интеллигентная, с впечатлительным характером, мне давно в обществе пора вращаться. И фигуру берегу. А ты про еду!