– Простите великодушно, задремал, – Александр Гаврилович сконфуженно улыбнулся.

Незнакомец поднял монокль, глянул в него на просвет, удовлетворённо хмыкнул и произнёс слегка в нос:

– Вижу, господином Лермонтовым увлекаетесь, ваше превосходительство. Помню-с, как же: белеет парус где-то одинокий… Романтика-с для курсисток. Единственно стоящее накропал сей господин поэт, так это про немытую Россию, страну, соответственно, господ и рабов, да и то побоялся свое имя поставить. Лягнул исподтишка и в кусты-с.

Александр Гаврилович выпрямил спину и застегнул мундир.

– Простите, с кем имею честь?

– Пётр Степанович, путешествую по коммерческой надобности, – попутчик насмешливо сверкнул моноклем на Александра Гавриловича. – И ведь как хорошо про чушку Россию прописал, патриотам косорылым ткнул так ткнул, шотландский барончик.

– Подобной мерзости Мишель… Михаил Юрьевич не писал, не в его правилах. Не видывал я таких строк ни при жизни Мишеля, ни после гибели его. Думается, от пересмешников нынешних да зубоскалов разбежались эти стишата. Сами и сочинили. Так что увольте от домыслов ваших.

– Ах, ах, люблю отчизну я, но странною любовью! Нет, господин генерал…

– Генерал-майор, – машинально поправил Александр Гаврилович.

– Неважно, скоро все будет совсем неважно. Писал, не писал ваш поэтик. Нынче-с не место чистоплюям дворянчикам. Дуэли, балы, стишки в альбомы, за веру, царя и отечество – все прах. Ушёл их поезд, – и довольный удачным сравнением Петр Степанович мелко затрясся от смеха.

– Вы нигилист? – зачем-то шёпотом, спросил Александр Гаврилович.

– Что вы, я и нигилизм отрицаю. Детская возня. Просвещённый человек, гражданин мира. И, заметьте, в трудах и заботах мир сей воздвигаю.

– Коммерческой надобностью?

– И ею тоже, ваше превосходительство, не без этого. Тут все средства хороши, чего уж там.

Разговор иссяк. «Гражданин мира», насвистывая, демонстративно отгородился газетными листами «The Manchester Guardian» и углубился в чтение. За окнами замелькали строения, поезд стал сбавлять ход, и Александр Гаврилович поднялся пройтись в станционный буфет. Но по возвращении попутчика он не обнаружил, хотя его багаж продолжал вызывающе стоять. Лежала рядом и брошенная газета. Петр Степанович не появился, и когда станция осталась далеко позади.

– Голубчик, – наконец обратился Александр Гаврилович к кондуктору. – Сдаётся мне, что господин коммерсант в клетчатой паре, что соседствовал со мной, отстал от поезда. Потрудитесь телеграфировать на следующей станции.

Он вновь устроился у окна, положив ладонь на нераскрытый томик Лермонтова. Настроение почему-то было испорчено. Нет, не мог Мишель писать такие злые никчёмные слова о России. Не мог!

– Ваше превосходительство, позвольте, я от греха подальше багаж приберу? – кондуктор взялся за ручки и попробовал поднять саквояж клетчатого господина…

Александр Гаврилович удивлённо огляделся. Поезд стоял среди степи, все двери и окна его были распахнуты, и ветер продувал пустые вагоны насквозь. Напротив, утопая колёсами в ходящем волнами ковыле, стояла коляска, с которой невысокий офицер в распахнутой шинели с отогнутым воротником, размахивая фуражкой, весело кричал:

– Алекс! До-Ре-Ми! Друг мой! Ну что же ты медлишь?

Мишель (а это был, конечно же, он, его дорогой Мишель) распахнул объятия: – A moi la vie, a’ moi la vie, a’ moi la liberte!^>1 Пой, Алекс, если не забыл, пой во все своё гусарское горло! И скорее же сюда, в коляску, нас ждёт дорога!

Генерал-майор в отставке Александр Гаврилович Реми погиб в железнодорожной катастрофе, которая случилась в 1871 году невдалеке от Новочеркасска, где и был похоронен около церкви Рождества Богородицы при архиерейском доме. Что послужило причиной трагедии – рукотворный ли взрыв или многочисленные нарушения подрядчиком Самуилом Соломоновичем Поляковым при строительстве железной дороги, – полицией достоверно не установлено.