– Борис! – говорила укоризненно Выхухоль, выходя из скворечника.

Борис поспешно выключал фонарик, восстанавливая природное равновесие, а Выхухоль уходила к себе.

Им было не скучно наедине с собой и своими мыслями – Выхухоли в своем скворечнике, а Борису на росистой траве под звездным небом. Огромным, дырявым.

Борис босиком ходил по щекочущей ступни росе, а потом, нахолодавшись, с удовольствием нырял в теплую постель!

Жалко только, что Выхухоль боялась росы. «Не полезно для шерсти», – говорила она.

– Борис, наука нам нужна? – спросила Выхухоль.

– Странный вопрос, – ответил Борис.

Дело в том, что Борис Дубов сам был ученым, и еще каким, он занимался ихтиологией, медициной и краеведением, когда-то работал фельдшером на скорой помощи, а потом стал биологом, увлекался историей дворянских усадеб, у него были усы, густая шевелюра, умные глаза и обаятельная усмешка, он многое знал про рыб и людей, про движение жизни в организме, про уловки и ужимки митохондрий, и вообще, стоило его копнуть, как открывались большие научные глубины. При этом смеяться не очень любил. Зато если уж смеялся, то очень заразительно.

– Что ты знаешь о бифуркации, например? – спросила Выхухоль. – Или об уровне многочленов по плоскости?

Борис покривился.

– Я в высшей математике не петрю, – сказал он. – Это слишком специально.

– А вот кто в ней петрит, это хороший человек? – спросила Выхухоль. – И сама ответила: – Думаю, очень хороший. Ведь когда он об этом думает, он не мучает животных, не кричит по ночам под окнами пьяным голосом, не обворовывает дачи, не бросает мусор в лесу, не гоняет жену.

– А если гоняет?

– Тогда это не ученый, – ответила Выхухоль. – Разве это научно – гонять жену, да еще в пьяном виде, да еще наверняка небритым, в рваной рубашке, без ботинок.

– Куда-то ты не туда заехала, – сказал Борис.

– Туда, туда, – сказала Выхухоль. – Люблю науку.

Выхухоль и Борис Дубов часто прогуливались по лесу. В лесу у них была любимая солнечная полянка. Не та, которая подальше, слегка под наклоном, почти у оврага, а другая, в ближнем лесу, небольшая, но тоже круглая, веселая, в орешнике, елках и березах.

Они часто туда ходили – до тех пор, пока на полянке не построил дом местный лесник.

Он отгрохал огромную домину и огородил полянку забором, прямо по самым земляничным местам.

Выхухоль и Борис теперь обходили полянку стороной, стараясь не смотреть на зеленый забор.

И сейчас они направлялись в дальний лес.

Из-за кустов бузины раздалась песня:

Слабый голос дрожал и пришептывал.

– Песенка Синеглазки, – сказал Борис. – Слова Энтина, музыка Гладкова.

– Кто это там шепелявит? – удивилась Выхухоль.

Они заглянули за кусты.

На траве за ними лежала Гремучая змейка, она обвилась вокруг высокого мощного мухомора, и, приподнявшись, любовалась своим отражением в лужице воды, скопившейся в углублении красной, с белыми точками, облупившейся по краям шляпки.

– Ах, глаза у Синеглазки… – Она увидела Выхухоль и Бориса и замолкла.

– Пой, красавица, пой, – разрешила Выхухоль.

Гремучая змейка смущенно улыбнулась, этак натянуто, стараясь не трогать правую сторону, но рот все равно приоткрылся и обнаружил отсутствие зуба.

– Эй, да ты без зуба, мать, – сказала Выхухоль. – Кто это тебя так?

– Неважно, – ответила Гремучая змейка, ослабила хватку и отползла от мухомора.

Мухомор облегченно вздохнул.

– Как ты, вообще? – Выхухоль присела на пенек.

– Да все в порядке. В полном, – ответила Гремучая змейка.