Он оглянулся, желая убедиться, что его никто не видит. Но лишь тёмные стволы деревьев, обрамлённые копной листвы, чугунные ограды, украшенные причудливо выкованными узорами, памятники, укутанные тополиным пухом, были единственными свидетелями странного ритуала. Егор опустился на корточки у края могилы, достал лопатку и начал копать. Земля поддавалась легко, Егор без усилий вырыл нужного размера ямку и положил в неё пакет с тапками. Оставалось поставить свечи. Егор подошел к изголовью памятника и снова опустился на корточки. Прислонив свечи к холодному боку плиты, чиркнул спичкой. Один раз, второй, третий. Пламя гасло, не успевая добраться до фитиля. Егор злился.«Просто оставлю их тут, – думал он, разглядывая перепачканные землей пальцы, – всё равно это полная чушь. Тапки я зарыл, а свечи он вообще не просил. Нужны тебе свечи?»

Егор покосился на памятник. В темноте буквы фамилии и цифры сливались с гранитной плитой и казались размытым тёмным пятном. Наконец ему удалось обмануть ветер и голубой дрожащий огонёк обнял фитиль.

“Теперь доволен, сосед?”

Словно отвечая на его мысли, порыв ветра уронил поставленную на землю свечу. Огонек дрогнул, но не погас. Егор потянулся, чтобы поднять. От долгого сиденья на корточках ноги затекли и, не удержавшись, он, нелепо взмахнув руками, грохнулся на землю. Падая, ухватился рукой за памятник.

«Аккуратней, – слова сменщика стучали в висках, – плиту не трогай. Если не укрепили – упадет, башку проломит».

Гранитная плита, казавшаяся вросшей в землю, покачнулась, и памятник рухнул Егору на голову.

***

Егор лежал, зажмурившись, а кто-то рядом дул на него горячим воздухом и тёр щёку мокрой шершавой губкой. Егор с трудом открыл глаза: около него, скорчившись, сидел кто-то маленький и тяжело дышал, обдавая лицо жаром несвежего дыхания. Заметив, что Егор шевелится, человек отпрянул. И Егор понял, что ошибался.

Собака! Небольшая, рыжая, с вытянутой мордой и острыми ушками. Она радостно виляла хвостом и от возбуждения тихонько повизгивала. Что-то было в ней знакомое, будто он уже видел эту худую, похожую на лисицу псину. Глаза быстро привыкли к темноте, и Егор догадался, что все ещё на кладбище. Голова кружилась, стараясь не делать резких движений, он медленно поднялся с земли и огляделся. Первые лучи июльского солнца робко окрасили небо в грязно-розовый цвет, тополиный пух, вечером белевший сугробами на могилах, теперь потемнел от росы, съёжился и напоминал островки клякс.

«Надо уходить, – думал Егор, отряхивая приставшие к брюкам землю и пух, – родственники на кладбище придут, а я тут».

Егор сунул руку в карман, вытащил мобильный. Стекло телефона покрылось сетью трещин, сквозь которые ничего нельзя было разглядеть. Егор выругался и побрёл по дорожке к выходу. Собака шла за ним. Он хорошо помнил, где остались ворота, но сколько бы ни шёл, выход не становился ближе. Егор ускорил шаг. Дорожка кладбища не заканчивалась, и вместо того, чтобы прийти к воротам он уходил вглубь. Егор развернулся, но скоро понял, что опять идёт не туда. Он свернул с дорожки, петляя между могилами, но куда бы ни шагал, видел только кресты, оградки и каменные изваяния памятников. Выхода не было.

Липкими каплями пота покрылась спина. Егор остановился. Собака, всё время безмолвно следовавшая за ним, села рядом.

– Куда идти? – спросил он, обращаясь к собаке.

Та в ответ вскочила, завиляла хвостом и ткнулась холодным носом в ладонь. Он машинально погладил её рыжую голову. Рука погрузилась в мягкую шерсть, собака подняла морду и внимательно уставилась на него.