– Ой, разве это нагрузка?! Вот раньше была – да! И носки, и перчатки, и шали, и муфты. И вязаное, и валяное, и комбинированное, с мехом, со смехом. Только пыль столбом. А это… мелочь, ерундистика.

– И когда забрать можно будет? И цену, цену-то скажи! Самое главное забыли.

– Цену скажу, когда шерсть докуплю. Моих запасов может не хватить, а они у меня давно лежат, с тех пор могло подорожать. Меня же почти год не было. Но тарифы у меня на саму работу не менялись.

– Щедра ты, мать. Может, поднимешь? В связи с последними событиями в жизни. Кстати, а что это за события?

Лида засмеялась.

– Это не по телефону. Ибо долго. Уши отвалятся. А поднимать цены не хочу. Большой цене надо соответствовать. Тогда придется регулярно всем этим рукодельем заниматься, причем, как делом. А я предпочитаю рассматривать этот процесс как отдых.

– Понимаю. А по времени?

– Давай, ориентировочно, шестого.

– Шестого – ночь на Рождество.

– Я знаю. Вот и зову. Приезжай. Ты же не при семье, как я поняла. И я бобылка. А праздник семейный. Вот и отметим. И даже мои события обсудим, если пожелаешь. Мне, видишь ли, совет бы не помешал. Или у тебя планы?

– Нет. Планов нет. А ты успеешь?

– Конечно. Тут ненадолго. Мне сейчас все равно заняться нечем.

Зоя нажала красную трубочку на телефоне и подумала, что есть все же определенный символизм в том, что происходит вокруг. Глаша должна пробыть в больнице семь дней, неделю, как раз до Рождества, и теперь Лида приглашает ее к себе в канун Рождества, и звонить Ивану Ильичу она, Зоя, будет опять-таки в этот вечер, и возможно получит от него разрешение поехать к Катерине и отвезти ей носки в подарок – в ночь на Рождество. А носок-то ведь самый рождественский предмет, во всех книжках именно в них, в носки да в чулки – вязаные, полосатые, вкладывали рождественские подарки! И Рождество – это же символ новой жизни! Было бы здорово, если бы к этому дню рассосались все их проблемы, но сами они не исчезнут, их решать надо. Если удастся решить вопрос с увольнением Глаши, это будет самый лучший подарок им на Рождество – ей, ее маме, и нерожденному еще малышу. А если ей и самой удастся уволиться без лишних проблем, и если Леля возьмет ее на работу, и если там действительно интересно, и за достойные деньги…

Так, стоп. Слишком много «если». Все – постепенно. Все – не торопясь.

Сначала мы встречаемся с Лелей и Алей. И выясняем, что там за золотые горы. Потом идем к Марку Матвеевичу и спрашиваем про Глашу. Про себя – потом. Ибо заявление Глаши об увольнении, у нее, у Зои. И оно уже ею подписано. Только дату надо проставить. А она сейчас – на выходных, а потом в отпуске. Значит, сначала надо выцарапать Глашу и потом уже заняться собой. И Катю ей не хочется, очень не хочется оставлять одну. Как бы так исхитриться, чтобы и ее с собой забрать? Она же все равно не нужна Марку. Зато она, кажется, очень нужна Ивану Ильичу.

Зоя прикрыла глаза. Вот было бы здорово им всем уехать отсюда. Вот только как? И куда?

Но для этого нужно, чтобы случилось чудо. Чтобы Марк Матвеевич перестал быть тем, кто он есть, и стал хорошим человеком. И отпустил их. Сам.

Но чудес не бывает. Такие, как Марк, могут перестать быть, но не могут, увы, перестать быть теми, кто они есть – вот в чем штука.

И это очень, очень грустно. Потому что в этом случае, даже нельзя ничего пожелать, потому что получится, что ты желаешь человеку смерти.

Странно, правда? Он желает смерти тебе или тем, кто тебе дорог, а ты – ты не можешь ответить ему тем же.

Потому что переступишь грань и уподобишься ему. И Бог отвернется от тебя. От вас обоих.