– Через десять дверей в родном дому, – внезапно вспомнил Антон слова песни-заклинания, что пропел ему во дворе фей Ерофей. Антон произнес эти слова неслышно – даже не шепотом, одними губами, но Ка-Це, казалось, все-таки разобрала беззвучный лепет и согласно кивнула головой. Либо Антон попросту потерял связь с действительностью и теперь наделял обычные движения животного неким человеческим значением.

Закончилась Ерофеева ночь, но не закончились чудеса с восходом солнца. Не лежать Антону на диване, не натягивать плед под самый подбородок, не смотреть телевизор, потихоньку забываясь спасительным сном. Да и взошло ли солнце? Или время замерло в тот самый миг рождения зари, в то неуловимое мгновение между сумерками уходящей ночи и светом наступающего дня? Антон почувствовал, что подкрадывается такая знакомая, такая неясная обида. Выглянуть бы в окно, убедиться бы, что ночь позади, но не было больше в холле окон, чтобы узнать, а были двери, одни сплошные двери. «Десять дверей в родном дому».

– Мне в одну из них? – обреченно спросил Антон.

Ка-Це снова кивнула – по-прежнему молча, но зато отчетливо – так, что не оставалось больше сомнений: все она понимает, хоть не произнесла до сих пор ни слова.

– В какую из них? – Антон обвел двери взглядом. Все они были одинаковы, не различались ни размером, ни цветом, ни фактурой. Как сделать выбор?

Ка-Це покрутилась на месте, как делала всегда, стараясь умоститься поудобнее на теплом пледе в ногах у кого-нибудь из хозяев. Покрутилась и замерла – мордочкой к той двери, что прежде была у нее за спиной. В том доме, в котором привык жить Антон, эта дверь, первая слева, вела на кухню. Куда она вела теперь, одной Ка-Це было известно.

– Ну что ж, – пожал плечами Антон, – первая так первая. Ничем не лучше других. Но и не хуже.

И, быстро проследовав в предложенном кошкой направлении, решительно взялся за ручку.

Ка-Це вежливо посторонилась, пропуская хозяина. Дверь открылась легко, без скрипа. Антон быстро, чтобы не передумать, шагнул за порог.

– Счастливого пути! – прозвучал за спиной голос фея Ерофея.

Антон обернулся, но на пороге сидела только «куцая» кошечка пестрой масти – сидела и улыбалась. Светлая полоса дверного проема сузилась в нить, после чего и вовсе погасла. Ка-Це осталась в той жизни – в холле дома на Кисельной, 8. И пусть теперь это было не привычное помещение, а «холл десяти дверей», но Антон вдруг ощутил, что не может набрать воздуха в легкие, – так могуче сдавила горло черная тоска утраты. Переступив за порог, юноша попал в новый мир и оказался при этом в полной темноте. Все прежнее, родное, знакомое осталось там, за порогом, вместе с трехцветной кошкой. Антон стоял, стараясь не шевелиться, и прислушивался к собственным чувствам – пытался распознать в окружавшем его небытии хоть крупицы света, звука или движения.

В черном ничто зародилась маленькая желтая точка. Вновь проснулись в памяти стихотворные строчки про «первую зореньку» из новеллы Альфреда Бестера. «Я в космическом вакууме, а это Венера», – решил про себя Антон, но через минуту понял, что ошибся, – желтая точка обернулась тусклым огоньком ручной лампы. Лампа была какой-то древней конструкции – вместе с ее светом пришли запахи копоти и керосина. Желтое скачущее пятно света выхватывало из темноты мозаичные отрывки изображения, которые темнота через секунду снова жадно поглощала. Антон никак не мог соединить части увиденного воедино. Выходило что-то совсем уж несуразное.