Они вошли в лес и мужчине сразу показалось, что лес встретил его враждебно. Тишиной и настороженностью, как будто жизнь, которая порхала вокруг, ушла, и остались только трупики деревьев и цветов.

Мужчина не знал, куда идти, чтобы не встретить Лисенка, и шел через какие-то чащи к вящему неудовольствию кума.

Несколько часов они бродили по лесу, пока не устали.

– Да я же говорил тебе, нету здесь лисиц, всех убили!

В этот момент слева что-то промелькнуло, зашелестела трава и птица вскрикнула о чем-то. Кум вскинул ружье и пальнул наугад.

Мужчине показалось, что прошла вечность. Через пару секунд в траве что-то глухо стукнулось о землю.

Он выглядел так, как обычно выглядит лиса. Рыжая шкурка, черный нос, белые лапки. Но он больше не был его Лисенком. Жизнь покинула его маленькое тельце.

Всю дорогу домой он нес лису не руках и не замечал крови, в которой перепачкался. Не глядя, отдал лису жене, которая буквально прыгала от радости, увидев желаемое. Пошел в чулан, взял бутылку самогона и сел на завалинку.

Самогон обжег горло и выпустил на волю слезы. Даже мальчишкой он не плакал так горько. Он оплакивал единственного друга, без которого теперь его жизнь стала пустой.

Следующим утром он ушел в город. Люди говорили, что он пошел учиться на биолога и жалели его жену. Как она, бедная, всю жизнь с этим непутевым промучилась….

Вдохновение пришло прямо с утра, разбудив Катю легким прикосновением.

– Смотри, – сказало вдохновение, – там, за окошком, солнышко. Оно уже встало! И тебе пора.

Катя, как многие творческие люди, явно имела встроенные солнечные батареи. Она любила смотреть на солнечный свет, вдыхать его золотистость, и в хорошую погоду чаще всего имела беспричинно хорошее настроение, а в пасмурный день все так же беспричинно хандрила, особенно в воскресенье.

Она открыла глаза, убедилась в том, что вдохновение не обмануло, и сладко потянулась под теплым вязаным одеялом. Вдохновение было терпеливым, как умная тренированная собака, и сначала сидело на соседней подушке, ожидая, пока Катя встанет, потом на занавеске душа, потом на батарее возле стола на кухне, пока Катя, с присущим ей аппетитом, доедала второй утренний бутерброд. Оставалось допить вторую половинку чашки кофе, когда вдохновение не выдержало, и стало тянуть Катю к мольберту за руки и за ноги. Сопротивляться было бесполезно, и Катя взяла в руки кисть.

Через какое-то время Катя отошла от мольберта и допила давно остывший кофе, любуясь собственным творением. Натюрморт был великолепен. Ваза казалась сфотографированной, яблоки хотелось съесть, а цветы – понюхать. Вдохновение сидело на подоконнике, болтая ножками.

– И всего-то четыре часа, а какой шедевр!

Катя была вполне довольна собой. Организм, как хорошая еврейская мама, сказал ей, что она хочет кушать, она поела что-то, что нашла в холодильнике, и, так как вдохновение плавно перешло в мягкую расслабленность, ничего «полезного» делать она совсем не хотела. Прямо за ее домом был симпатичный лесочек, туда-то она и отправилась, походить между деревьями и пошуршать сухими желто-красными листочками. Осень была пронзительно-красивой, небо поражало переходами голубого в синий, облака были словно вырезаны из белой бумаги, а кроны высоких деревьев, соединяясь, напоминали о сводчатых потолках дворцов.

Лес как будто открывал Кате дверь на склад, где хранилось вдохновение. На каждой прогулке она брала понемножку, и когда набиралось достаточно, появлялась картина. Художник пишет не потому, что хочет писать, а потому, что не может не писать. Внутренняя потребность становится такой сильной, что ее невозможно игнорировать. Плюс ко всему, Катины картины неплохо продавались, и она могла не ходить на работу, на зависть тем, кто считал рисование бесполезным занятием для бездельников.