– Бедный! – пожалела я Вовкиного папу, мельком подумав, что ему приходилось даже хуже, чем моей матери: моя хотя бы приходила домой в седьмом часу.

– Четыре дня он так работал, потом один день спал, а ещё один день просто отдыхал. Сейчас вот сахар да куриц ездит продавать. Всё равно иногда рано встаёт. Но уже поменьше катается.

– А когда он дома, то что делает?

– Спит. Телек смотрит, новости, сериал про королей сыска. С мамой ругается. Всё говорит ей, что она жизни не знает. Она обижается. Мне так тоже за неё обидно, – Вовка вздохнул и внезапно перешёл к другому. – А когда он отдохнёт, так мы ездим в лес сосиски жарить!

– Ого! Сами? – поразилась я.

– Конечно, сами. Даже иногда бабушку берём. Бабушка любит нас. Один раз она сказала: «Вот умру я, и Вовке квартира моя достанется, он там будет жить».

– Не надо ей умирать! – испугалась я. – Ты уж где-нибудь в другом месте проживёшь.

– Не надо, – согласился Вовка. – Это так просто она говорит, чтобы знали мы про любовь её. Она у нас ночует иногда. А если её нет, то у папы с мамой ночью интересное бывает.

– Что интересное? – полюбопытствовала я.

– Секс называется, – просветил меня Вовка. – Это, понимаешь, лучше показать, чем объяснить… Один сверху ложится, другой внизу. И с виду похоже, что как будто балуются. Толкаются. Только раздеваться надо обязательно.

Я задумалась, пытаясь представить себе, как это может быть:

– Странно что-то…

– Надо бы попробовать! – предложил Вовка. – Мои думают, что я сплю, а я вижу. У них кровать возле окна стоит, а я за шторкой возле двери.

Я всё ещё не могла понять, в чём смысл этого причудливого занятия:

– И твои спали бы лучше… Устают же с работы-то.

– Да им весело, – сказал Вовка и озоровато подмигнул мне. – Как-нибудь и мы попробуем, хотя бы немножко, а? Я никому потом не скажу.

Мне было немного страшно, однако я верила ему, как себе, и пообещала, что когда-нибудь – обязательно.

Спустя некоторое время мальчишки стали говорить, что Вовка влюблён в меня, и я с неудовольствием думала, что Володька, пожалуй, растрепал что-то лишнее болтливому Котляренко. Вот уж кто не умеет держать язык за зубами!

Мы залезали с мальчишками на гаражи, крыши которых вплотную примыкали к забору школы, прятали и искали сокровища, играли в «Утиные истории» (я, конечно, была Понкой), иногда – в космических разведчиков и захватчиков. Однажды мне пришло в голову сказать Володе, что я на самом деле волшебная принцесса из другого мира, которая родилась на далёкой планете и была отправлена сюда на Землю в секретном звездолёте, чтобы посмотреть, какая тут жизнь и, если получится, помочь людям сделать её лучше.

– Только пока никому не говори, – попросила я его.

И он не говорил – наверное, поверил, да и сама я иногда верила в эту придуманную мною же сказку.

В конце второго класса произошёл один неприятный случай. Моя мама, уж не знаю, из каких побуждений – то ли потому, что больше никто не соглашался, то ли из желания завязать дружбу с председателем родительского комитета, нашей соседкой – согласилась быть казначеем. По большей части она сама брала деньги у родителей, но иногда некоторую сумму приходилось передавать через меня. Я складывала деньги в пакет из-под молока.

Однажды этого пакета в моём портфеле не оказалось. Я вытряхнула на парту все учебники, заглянула в один карман, в другой – пакета не было. Полыхая от страха и чувства, близкого к отчаянию, я проверила полочку внизу парты, шкафчик, сумку для физкультуры.

Деньги не нашлись.

Цены тогда, в девяносто шестом году, измерялись тысячами и миллионами. Хлеб, как и молоко, стоил три тысячи, килограмм сосисок – двадцать три, проезд в автобусе – тысячу. На одну бумажку с надписью «100000 рублей» можно было купить комплект постельного белья, а за четыре таких бумажки отдавали велосипед. Средняя зарплата была примерно два с половиной миллиона. Мама получала в поликлинике всего один. И как раз столько я потеряла.