Вот и в тот раз тоненьким прутиком шебуршил он вознице и воспитателю своему дядьке Савосе то за волосатым ухом, то по заросшей сивой щетиной шее. Дядька смешно отмахивался, будто от оводьев, и очень уж сильно ругался. Даже настоящий князь дозволял себе слегка растянуть губы, но быстро спохватывался. Так что дорогу парни не помнили. Само место их теперешнего стремления отложилось в детских головах роскошными лесами, вкусной едой, веселыми дворовыми хлопцами, лошадьми да разного рода шкодами. И теперь им надлежало прибыть в Кривель одним, голодным и холодным. Не было с ними доброго шумного Савоси, который и уложит, и разбудит, и оденет, и накормит, и присмотрит, и утешит. Лежал Савося нынче на дворе в луже собственной крови, разрубленный почти надвое…

      Мишка же, хоть и был младше, хоть напуган и потрясен, стиснув зубы, гнал лошадь впереди причитающего брата. К его седлу отец пристегнул торбу с сокровищем и ему наказывал исполнить последнюю волю свою. Мишка как-то сразу, в одночасье, почувствовал в себе способность и силу, чувствовал ее, видно, и отец, причем, гораздо ранее.

       Трое суток они полями, лесами да болотами, почти наугад, подчиняясь какому-то внутреннему Мишкиному чутью, шли уже к Зосиму. Шли и не знали, что ждет их там. Благо, теплое время стояло, еды в лесах русских вдоволь, сыроежки всякие да ягоды, в поле зерно молочное. Ночевали в совсем уж глухих местах, больше даже чтобы лошадям отдых дать. Спрашивали дорогу только у детишек и баб, ну и поплутали, конечно. И вот теперь этот сырой и неприветливый лес был последним на их пути к цели. Но тут, кажется, заблудились окончательно. Лошадей, совсем выбившихся из сил, пришлось бросить уже давно, расседлали их, чтобы не опознали. Прибьются к кому-нибудь до холодов, домашняя же скотина.

       Временами казалось, за стеной дождя видны признаки жизни. Ан нет, сосны это, старые сухие сосны, сами себя задушившие самосевом непрореженным, так были похожи на старый забор.

       Сколько метались они, пока не свалились обессиленные под огромное поваленное и обросшее мхом дерево, где дождь почти не доставал. Мишка только успел прикопать бесценную ношу свою среди корней в куче прелой листвы, как здоровый молодой сон свалил их. Ни холодные струи, ни гулкий шум летнего ливня, ни многозвучие русского леса уже не смогли разбудить парней. Лишь на утренней зорьке молодой и потому очень любопытный и бесстрашный волчонок, до того долго тянувший носом воздух с незнакомым и манящим запахом, лизнул все-таки руку Олегу.

       Медленно дрогнули длинные пушистые, как у девушки, ресницы, лучистые серые глаза княжича все больше распахивались, не мигая, уставились на улыбающуюся волчью морду. Парень приподнялся на локтях, попятился было, да некуда, сдул со лба длинную русую прядь и заорал так, что в лесу мигом поднялся жуткий птичий переполох. Мишка вскочил, больно ударившись головой о свое убежище, зажал Олегу рот и увидел, как волчонок, поджав хвост и сложив уши, совсем по-собачьи подбежал к небольшой, худенькой и растрепанной какой-то женщине, ткнулся носом в подол ее юбки.

       Женщина потрепала зверя по холке, подняла глаза на ребят, поманила их рукой и пошла, пошла вглубь леса. Волк не отставал. Сами не зная почему, братья опрометью кинулись за ней, успев только выхватить сумку из прикопа.

Вроде бы они быстро шли, а женщину догнать никак не удавалось. На вопли братьев она никак не реагировала, все шла и шла, ни разу не обернувшись, а потом как-то сразу пропала за разлапистой елью.

– Завела, завела! Сгибнем тут, сил уж больше нет, – сипел в отчаянии рядом Олег. Мишка растерянно озирался вокруг и вздрогнул от неожиданного легкого прикосновения. Это небольшая, вся в неопрятных клочьях местами вылинявшей шерсти собаченка тянулась ему в сапог мокрым носом. И тут откуда-то сбоку сразу будто открылись знакомые звуки человеческого жилья: кто-то отбивал, видно, косу, кудахтали куры. Парни переглянулись и кинулись в сторону звуков. Так и есть: крепкий частокол.