А в дальнем углу горницы возвышался громоздкий, доверху заваленный книгами, самодельный стол-бюро. Книги стояли рядами и лежали стопками, толстые и тоненькие, новые и совсем древние. И не только церковные. Имелся там и «Морской Устав», и совсем непонятный, но с красивыми картинками разноцветных флажков англицкий «Свод Сигналов»… А над столом, на небольшой ажурной полке, летел неведомо куда под льняными парусами маленький галеон, а рядом поблёскивал медью настоящий секстант6…

Следом на поверхность памяти выскользнула первая клешемская весна.

…Большая куча щепы и опилка благоухала недалеко от Фёдора свежей сосновой смолой. Вокруг на разный манер стучали топоры, хрустели острыми зубьями пилы, шелестели стружкой рубанки. Щепу огромной берестяной корзиной таскал из дома Семён. А Фёдору и Павлушке было поручено другое ответственное дело – специальными деревянными скребками они очищали широкие жёлтые кирпичи от старого раствора. Иногда глиняный раствор не поддавался скребку, и приходилось брать кирочку – особый молоток для кладки печей – и уже им отбивать непослушные куски. Занятие в общем не тяжёлое, но однообразное, и в перерывах, которые становились всё длиннее, Фёдор с Павлушкой вытаскивали из кучи щепку побольше и придумывали, какой из неё можно вырезать кораблик. Или начинали «пулять» друг в друга мелкими камешками сухого раствора. Однако когда из дома появлялся Семён, приходилось опять браться за работу. Несмотря на это, настроение оставалось хорошим.

Человек двадцать клешемских мужиков бойко крутились около дома. Кто-то зарубал пазы и углы на ошкуренных сосновых брёвнах, что были раскатаны на широком дворе. Кто-то расклинивал сруб и удалял из него прогнившее бревно, кто-то сидел наверху, среди оголившихся стропильных рёбер крыши. Работа ладилась споро и задорно. Мужики то и дело перебрасывались шутками и посмеивались друг над другом…

Родители Фёдора ещё до Пасхи выбрали из двух пустовавших домов один. Остановились на том, что поменьше – он лучше сохранился и стоял ближе к Жур-реке. Штабель отборной сосны, которую заготовили и вывезли с Тёплых Бугров ещё зимой, ждал своего часа за поветью на заднем дворе.

Ходовы наведывались к выбранному дому, прикидывали и примерялись, с чего начать. Дом был старый и лет пять уже стоял без хозяев. Во влажных сенях томился спёртый прокисший воздух. Неуютно пахнуло на Фёдора заброшенностью и остатками чужой неизвестной жизни: лопнувшая лавка и скособоченный стол в горнице, ветошь по углам, черепки битой посуды и развалившееся устье печи в зимней избе.

Потрудиться над восстановлением дома предстояло порядком. Главная удача заключалась в том, что сохранились, оказались совершенно не тронуты тлением три нижних, окладных, венца. Они по клешемской традиции были срублены из долговечной лиственницы. А вот крышу, стропила, печи и почти всю хозяйственную половину следовало основательно ремонтировать.

Решили, как и полагается, «плясать от печки». Их две, и обе нужно разобрать по кирпичику, кирпич вынести во двор, очистить. И уже после этого из очищенных пористых красавцев сложить печи заново. Отец и Семён, чумазые, в пыли и саже несколько дней возились с разборкой. Пыль в избе стояла густой завесой, выныривая из этого тумана, они несли кирпичи в дальний угол двора, складывали тремя рядами на приготовленные старые доски. Получалась сплошная кирпичная стенка в пол сажени высотой. Фёдор и Павлушка брали сверху по одному кирпичу и обречённо шоркали их скребками. Мама с Дашкой собирали по повети и чердаку разный хлам и стаскивали его на огород за домом, чтобы потом сжечь. Дела хватало всем.