— Командуешь! Но я в душ все равно не пойду.

— Что тридцать, что три года — в развитии вы не особо далеко друг от дружки ушли.

— В душ я пойду дома, а сейчас просто умоюсь. Мне все равно переодеваться не во что…

Нет, он все же смеялся.

— Загляни в шкаф к Марианне. Она не заметит.

— Я не ношу платья. Если это не сценический костюм, — я разогнула коленки. Наконец-то! Но потягиваться не стала. — Я просто умоюсь. Где лучше это сделать?

— Наверху, наверное. Пошли. Мне все равно нужно закинуть наверх одеяло.

— А как ты без одеяла спал?

— Это не с моей кровати, а с той, от которой ты отказалась. Ну пошевелись ты уже… Мне ребёнка скоро из школы забирать.

Я тряхнула головой. Да что ж такое!

— А на работу сегодня не поедешь совсем?

Мы уже сделали шаг к двери.

— Я решил сегодня папой поработать на полную ставку. Назначил встречу с классным руководителем.

— Почему ты так сына не любишь? — попыталась пошутить я, не сообразив, что в случае Терёхиных это не тема для шуток.

— Наверное, потому что никогда не любил его мать.

Я была на шаг впереди него, а после такого нешуточного признания поспешила увеличить расстояние между нами аж на три шага разом. Он реально не любит сына, что ли? Как и говорила Марианна…

— Забота не компенсирует отсутствие любви, нет? — продолжал говорить Терёхин.

Я не обернулась. Даже быстрее побежала по лестнице.

— А ты не думала, что отцы просто любят иначе, чем матери? Не сюсюканьем и потаканием, а именно твёрдой рукой? Слушай, зараза, ты будешь со мной разговаривать или нет?

Я обернулась, потому что была уже на последней ступеньке, и получила в лицо подушкой, которую умудрилась перехватить. Одеяло за ней не последовало. Он злится? Или детство в одном месте заиграло? Было дело, мы швырялись подушками — уже только не помню, по какому поводу.

— Я не знаю, что тебе сказать. Я девочка. Меня папа не воспитывал или я этого не помню. Вероничку повоспитывать не успел. Школу я не прогуливала. К директору его не вызывали. Меня ругать было не за что. Может, это, конечно, и не родителей заслуга, а моих преподавателей из театральной студии. Кто знает…

Валера протянул руку и забрал подушку, и я тут же повернулась к нему спиной, чтобы преодолеть последнюю ступеньку. Впереди большое окно: открытое. Толкнёт меня сейчас, я ж в него вывалюсь, не без улыбки подумалось мне. И когда Терёхин не толкнул, я почувствовала даже какое-то детское разочарование. Не удалось птичке полетать!

— Хочешь на Сеньку посмотреть? — услышала я над самым ухом.

Меня не толкнули, а осторожно подвели к окну за локоть. Окно почти во всю стену — помню, его мечтали заменить витражным. Даже художник приходил, но, видимо, у хозяев все же руки не дошли.

На лужайке оборудована аж целая детская площадка. У Никиты были лишь качели и песочница. Арсению повезло больше: у него горки и лазалки. Сейчас он висел на турнике или скорее на своей няне. Ее лица я не видела, а он улыбался и…

— Рыжий! — не удержала я возглас за зубами.

— И? — раздалось у меня все так же над ухом. — К чему это было сейчас сказано?

— Ну… Рыжие мальчишки очень прикольные. Честно! — говорила я, не отворачиваясь от окна из страха напороться на прищуренный взгляд. — Ты уверен, что он не твой?

О, Боже! Виски подействовал с опозданием. Закоптил мне мозг. Перед моим носом появилась рука. К счастью, не погрозить мне кулаком, а чтобы закрыть окно. Боится, что надует? В моей голове уже простужаться, похоже, нечему.

— Уверен.

Я не поворачивалась к говорящему. Все пыталась прикусить язык, а тот все не прикусывался.

— Тесты, говорят, могут ошибаться…

— Тест я делал для матери, не для себя. С Наташей я не спал два года. Ещё вопросы будут?