– Кто я? – с суровой угрозой спросила Варвара.

– Злодейка она! – ляпнула Машутка, но только совсем не ожидала, что в толпе ее услышат. – Ведьма синяя, ядовитая. Распускает свой цвет, околдовывает, воли лишает. У Лешки вашего голову откусит…

Варвара нависла над девчонкой. Разительный контраст. Машутка – щуплая, нервно гримасничающая, в мятом сарафане с пришитой лямкой – едва доходила директорше до плеча (и это лишь при условии, что вытянется на носках, елико возможно). И Варвара – высокая, фигуристая секс-бомба, хоть и в подростковых тряпках. Она презрительно хмыкнула:

– Мелюзга. С откушенной головой и без рыбьего хвоста, как уже было. Дохлый номер… А рыбину-то кот слопал или сдохла? Где это мавкающее чудовище?

– Не скажу, – Машутка аж посерела от ужаса, но произнесла раздельно. – Не доберетесь вы до Кефирчика!

– Позвольте, мадам, – встревожился Килька. – Принужден вмешаться… Дочь моя не виновата. Привязалась к котику.

– Твоя дочь. Ты виноват. Допился до чертиков. Сам же себя мерзавцем называешь. Лукавишь.

– В философском смысле…

– Ах, в философском? – Варвара приблизилась вплотную. Накатил резкий кислый запах. – Не морщись!.. В философском смысле, говоришь? Давай попробуем в физическом. Чего уж проще…

– Внезапное неуловимое движение (прям как ворпани на мосту). Варвара двумя пальцами зажала Килькин нос и поводила им из стороны в сторону. У тылвинского философа от боли слезы брызнули.

– Радуйся, что с носом, а не без него! Алкаш несчастный! Что ты там бормочешь про упадок? Тебя разве спрашивают?!

– Прекратите издевательство! – в безотчетном порыве Иван шагнул вперед и загородил собой отца и дочь Кулыйкиных. – Я не позволю. Неважно, кто вы.

– Вот и защитник материализовался. Через портал? Ишь какой – или не такой как все. Не терпила. Студент, бывший волонтер, правнук Гранита. Великолепно! Животных любишь? котов? А людей?.. Помог девчонке котика спрятать? Найдем и приспособим подо что-нибудь. Под приличный воротник. Мне пойдет белый цвет. Или не пойдет? Тогда можно бензином облить и поджечь. Весело горит! После не замавкает…

– Да что же это за-а… А-а! скорую надо вызвать! Сестре плохо, они же треплются…Пусть директорша, пусть хоть кто…

– Ира, Ира, не шуми. Мне уже… уже лучше. Отпустило… Лешенька, мальчик мой ненаглядный!

– Мама, прости. Прости меня, идиота.

– Пойдем домой, сыночек. Там посидим, отдохнем. Ты же не завтракал. И дома не ночевал… Я зажарю яишню, как ты любишь. Чайку попьем.

– Мама, дома ты сразу ляжешь. Возражать не вздумай!.. Ты идти сможешь?

– И-и, Лешенька. Дойду сама… Вот только…

– Леха, смотри. Если требуется, дотащим с тобой на пару. Давай, я ее подхвачу. Нетяжелая у тебя мамка.

– Спасибо, дядя Коля.

Семейная троица – Лариса посередине, а Ирэн с Лешкой по бокам – двинули к своей пятиэтажке. Сопровождающие следили, чтобы не слишком быстро. Но Ларисе действительно стало лучше. И все бы ничего, но уходя из бабылидиного двора, Леша украдкой бросил взгляд на синеглазку, сделал незаметный прощальный жест.

Имбрякины ушли, а Варвара все еще стояла перед толпой. Ее ничего не смущало – учиненная ею скандальная выходка, или что мужчины видят ее голые коленки (и любуются ими), дружная женская враждебность. Варвара была бестрепетна и безмятежна. Кто-то не утерпел и, спрятавшись за спины, крикнул:

– Что? съела? Ведьма!..

– Съела, – Варвара красивой бровью не повела, только звякнула клипсами. – И не подавилась ни разу. Вы меня не жалейте. Вы о себе думайте. Неужели весь бред, что вы здесь несли, заслуживает иного звания, нежели полного бреда? Как вы, вообще, собираетесь… ну, вообще…