– Ах ты об этом, – Пиго почесал лоб. – Ну дак порядки такие. Сам знаешь – так уж принято. Причитания, стенания. Охохонюшки… Как говорят, не оплачешь – не сыскать рая душе покойника. Вот и дают волю горю своему. А кто-то и вовсе не может удержать его, Ланцо. Не многим повезло, как тебе, уметь в час собственных страданий сопереживать другим.

Ланцо, не отрываясь, смотрел на пламя свечи. Оно ровно горело, устремившись вверх, словно огненное копьё, указующее в небеса. Ланцо поднял глаза к тонувшему во тьме потолку.

– Рая? Не сыскать рая? – тихо повторил он. – А что если рая и нет? Но есть лишь ад и больше ничего.

Пиго приподнял брови.

– Ты не пьян вроде, а городишь несусветную пугающую ересь.

– Посуди сам, Пиго. Откуда нам знать, что мы не находимся в аду? Человек живёт в страхе и страданиях, пытаясь отыскать крупицы счастья в призрачных наслаждениях и радостях, но в итоге всегда приходит к боли и мукам. Если не ад, то что же это? Мы уже в аду. Хитроумном, коварном аду.

Пиго аж весь подобрался и глянул на Ланцо из-под сморщенного лба со строгой отеческой укоризной.

– Ну понеслась нелёгкая, – сказал он. – Что есть ад, мальчик? Кто может ответить на этот вопрос? Видимо лишь тот, кто бывал там. И думается мне, ад ни с чем не спутать, уж тем более с жизненными передрягами да бытийной кутерьмой. Страхи да страдания на то нам в жизни и дадены, чтобы предупредить да отвадить от адских последствий. А уж в аду терзаться, охать да страдать, как пить дать, не придётся – на то он и ад, что ждут там скверную душу муки настолько тяжкие и глубокие, что и слова-то такого ещё не выдумали, чтобы описать, каково это – сносить тамошние прелести.

Ланцо вдруг почувствовал, что его бросило в жар. Лицо его вспыхнуло как ошпаренное, живот свело судорогой. То ли это была волна тепла от свечей, то ли кровь вдруг снова забегала, разогнавшись в смертельно усталых его членах – Ланцо показалось, будто голова его, словно сосуд, заполняется горячей водой. Неотступно преследовавшие его весь день мысли о смерти, почившем старом мастере и скрюченном закипали в ней и беспорядочно перебивали друг друга.

– Но что, если это обман? – воскликнул он каким-то чужим для себя самого голосом. – Жестокий обман, морок! Мнимая жизнь, которой нет конца – извечное существование, прерываемое фальшивой смертью, которая запускает лишь новый виток страданий, но не является по сути концом. Что, если мы давно уж позабыли что есть жизнь и следуем лишь чьему-то замыслу, а именно замыслу Скверны, которая и есть главная мука, главная пытка, поскольку сама она представляет собою общностью всех демонов, призванных коверкать и замешивать людей заново, словно неудачно раскатанное тесто.

Ланцо глянул на Пиго, сверкнув глазами, и на его вспотевшем лице выразилось столь искреннее опасение, что лакей вздрогнул под его взглядом.

– Тьфу ты! – сплюнул Пиго. – Умеешь ты жути нагнать, Ланцо. Да ну тебя!

Он вновь налил обоим вина и от души отпил из чаши.

– Поразительно мне вот что, сынок, – степенно продолжал он, с наслаждением причмокивая, – как же ты, храня в себе столь тяжкие мысли, умудряешься оставаться светлым душою человеком, полным достоинства, стремящимся к справедливости, миру и добру? Ведь сколько я тебя знаю, Ланцо, все разговоры у тебя всегда были лишь о благородстве, доблести да благодатных чудесах на гемском севере. Всегда хотел ты уметь собирать на небе тучи да унимать дым от пожаров, мечтал очищать воду и пищу от скверны, как делают то рыцари Струн. Но ежели живём мы в аду, сынок, к чему всё это, скажи-ка мне? К чему гасить негасимое? К чему очищать яд от яда? Выходит, и мечты твои, и всякие стремления – тщета. И зная о бессмысленности собственных чаяний, как не сошёл ещё ты с ума, Ланцо?