глядит на Ивана тревожно
и спрашивает осторожно:
– Не прогневайся, царь наш надежа.
Где твоя царская, скажи нам, одежа?
Иван на себя посмотрел
и разом с лица погрустнел.
На плечах не накидка парчовая,
а рубаха холщовая,
на ногах не сапожки с сапфирами,
а лапти да с дырами,
на челе-то не венчик монарший,
а репей, в волосах застрявший.
Иванушка бедный раскис,
Иванушкин нос повис.
Нету ни спеси державной,
ни стати величавой,
ни речей хвастливых,
ни взоров горделивых.
А Иван все стоит
да тихо грустит,
с места никак не сойдет,
носа себе не утрет.
Твари осмелели,
поближе к Ивану подсели.
Старший леший,
страхи забывший,
громко откашливается,
у Вани допытывается:
– Не тешь понапрасну страдания,
расскажи про свои нам скитания.
Какое несчастие горькое
толкнуло на странствие долгое?
Мы хоть твари и темные,
умом обделенные,
к обхождению не приученные,
к познаньям не прирученные,
но послушаем со вниманием,
но проникнемся с пониманием.
Нам всю правду скажи,
на душе не держи.
А мы, если сможем,
чем-то поможем.
Ванька вздохнул слегка
и начал издалека:
– Коль случилась кручина глубокая,
знать, имелась причина высокая.
Не напрасно из дома сорвался,
за несчастьем своим я погнался.
Нечисть уши навострила,
рты шире раскрыла,
слушает, не моргает,
слов не пропускает.
Ванька продолжает:
– Жил я вольготно,
сам себе беззаботно,
никому не служил,
ни о чем не тужил,
на печи почивал,
горя не знал,
пиво пил,
девчонок любил,
нужды не испытывал,
денег не считывал.
Батюшка мой богатый,
белокаменные его палаты,
рубли у него в закромах,
валюта его на счетах.
Владелец он бензозаправок,
баров, казино и всяких лавок.
Но самый большой капитал у отца —
три сына его, три молодца.
Только начал наш батюшка стариться,
о наследстве начал печалиться.
Взялся папаша наследство делить,
думал: нельзя никого позабыть.
Аккуратно все посчитал,
справедливо все завещал.
Своему старшому,
сыну деловому,
отец, будь он не он,
оставил автосалон,
салончин не хилый —
на сорок автомобилей,
в один только год
на мильон оборот.
А среднему сыну
оставил машину,
не обделил и его заботой —
подарил «Мерседес» шестисотый.
А я у батюшки младший,
сын непутящий.
Батя меня по плечу потрепал
и в назиданье сказал:
«Тебе же, Ванюшка,
дарю безделушку,
сущую безделицу —
мотоцикл «Харлей Дэвидсон».
На, Ванюша, играйся,
с пацанами катайся».
Ванечка замолчал,
темечко почесал,
тихонько вздохнул
и про себя смекнул:
«Всякой нечисти
много почести
каяться, плакаться,
на жизнь жаловаться».
Жалким быть ему не годится.
Вновь Иван начал хвалиться,
щеки надувает,
с важностью вещает:
– Подарок, конечно, пустячный,
мотоцикл зато настоящий.
Нечисть глядит изумленно,
молчит отчужденно.
Только леший один осмелел,
вопрошать у Ивана посмел:
– Не поленись, Ванюша,
растолкуй нам получше.
Я слухом не слыхивал,
глазом не видывал,
доселе не знал,
в лесу не встречал,
умом не скумекал,
кто такой мотоцикл.
Иван глядит горделиво,
отвечает неторопливо,
слово за словом сказывает,
будто на нитку нанизывает:
– Это конь мой железный,
в деле полезный.
Конь мой добрый, породистый,
покладистый, не норовистый,
виду приличного,
прикиду отличного:
седелышко новое,
попона шелковая,
стремечко с алмазами,
педали со стразами,
копыта с подковками,
шины с шиповками.
Нечисть согласно кивает,
будто и впрямь понимает.
Иван вдохновляется,
дальше распаляется:
– А мощность его фантастическая,
а скорость с разгону космическая.
Он и не возится,
разом заводится,
и не брыкается,
с места срывается.
Летит – не угонишься,
скачет – не опомнишься.
Пыль столбом стоит,
в ушах ветер свистит,
под ногами земля дрожит,
и кругом все в глазах рябит.
Нечисть улыбается,
будто сомневается.
А Иван не замечает,
соловьем заливает:
– Верь не верь,
а он сущий зверь.