– Добрый вечер, – прокричал Апрель куда-то вглубь комнат, распугав стайку полосатых хомяков, расположившуюся на резном чайном столике. Они, всполошившись, запищали, задергали лапками, и исчезли под комодом, принявшись там немного шумно суетиться.

Зазвенели тонкие цепочки хрустальной люстры, свисавшие до самого пола, и в холл выплыла тощая смуглая старушенция, вся сплошь обвешанная тонкими бусами, обвитая шелковыми шнурками и лентами, в белом вязаном платье. Ее седые, чуть рыжеватые волосы рассыпались по плечам мелкими кудряшками, обвисшие веки отяжеляли глаза, ссохшиеся морщинистые руки, изрытые синими прожилками вен и артерий, подрагивали от тяжести серебряных браслетов. Когда она заговорила, Берте показалось, что впалые щеки старухи зашуршали, как полиэтиленовый пакет:

– Добрый, добрый… – И ее взгляд остановился на девушке: – Кто-то родился сегодня, верно?

Берта, оторопев, молча смотрела на нее. Она не знала, что ответить Вирджинии, она даже не была уверенна, что этот вопрос, заданный тихим хрипло-скрипучим голосом, был адресован ей. Между тем, старая ведьма протянула к ней свои руки и потрепала слегка Берту за плечи:

– Красивая, красивая, – она провела рукой по волосам девушки и отступила на пару шагов назад, рассматривая ее без всякого стеснения: – Чужое счастье, не судьба, чужое…

–Простите, – все же осмелилась заговорить Берта: – Апрель сказал мне, вы знакомы с Берти. Я ищу его…

Лицо Вирджинии исказилось. Сожаление из ее глаз растеклось по щекам, по лбу, по изрытому морщинами подбородку. Девушка услышала, как за ее спиной Апрель тяжело вздохнул:

– Ведь она сказала тебе, Берта. Не твое счастье, не твоя судьба…

– Что это за слова, что это значит?! – Берта резко обернулась, чтобы взглянуть мальчишке в глаза. Как и у Вирджинии, его глаза были грустными и глубоко голубыми. Он стоял спиной к входной двери, на которой висело огромное зеркало в человеческий рост.

И Берта увидела свое отражение. Захлебываясь морским воздухом, с трудом переставляя ноги, она, не глядя уже ни на старуху, ни на Апрель, подошла к серебряной амальгаме, разлитой по стеклу. То, что она увидела в зеркале, ошарашило ее.

Её и без того светлые волосы стали совсем белыми. И даже не просто белыми, а с едва заметным серебряно-голубым отливом. Большие глаза были окружены чернично-черными ресницами, точно такого же цвета тонкие, нежно изогнутые брови украшали лоб, а бывшие серыми радужные оболочки глаз стали насыщенно-синими. Уши украшал серебристо-голубой витиеватый, как кружево, рисунок. Он же продолжался и за ушами, по всей голове, и немного спускался сзади по шее на плечи. Лицо Берты стало бледным, очень чистым, тонким.

– Не может этого быть, – прошептали ее губы холодно-алого оттенка. Во всем своем существе она замечала и видела сине-серебряные, голубые тона, прозрачность и легкость. Все это она уже видела в иных, других созданиях. Эти иные были персонажами сказок, которые создавал человек в теплом и уютном черном свитере: – Феи, эти несчастные Морские создания… Проклятый Сказочник… – И невольно слезы из ее глаз полились рекой.

Апрель заботливо положил перевязанные ладони на ее плечи:

– Ведь ты не такая как он, ты – Фея, тебе не нужен авантюрист…

– Кто? – Воскликнула Берта.

– Кто?! – Заскрипела старуха, почесывая затылок своими тонкими худощавыми пальцами: – Кто? Этот авантюрист, обманщик, этот Счастливчик, который приходил раньше? Он?

Берта, игнорируя объятия Апреля, рванулась к Вирджинии:

– Он! Берти! Счастливчик Берти, вы знаете, где он?

Вирджиния отвернулась, подошла к чайному столику, погладила парочку хомяков, миловавшихся на нем, и что-то пробубнила себе под нос. Затем, она замолчала, ковыряя кривым указательным пальцем резьбу на светлой древесине.