Осенью же 41-го года (видимо, в октябре) отец купил на Серпуховском артскладе колёса от пушек. Очень большие, дубовые. В это время артиллерию переводили на механические двигатели, а старые колёса продавали на дрова. Отец и мой двоюродный брат Витя отделяли от обода спицы, дробили ободья. Труд был тяжёлым, колёса были сделаны на совесть. И вот открылась калитка, и вошёл дядя Ваня – отец Вити. Его часть направлялась на фронт через Серпухов, и он самовольно зашёл проститься с родными. Пробыл он дома часа два, а когда вернулся в часть, был осуждён трибуналом и отправлен в штрафную роту, где вскоре и погиб. Его сын Витя, став взрослым (морским офицером) много лет пытался найти следы гибели его отца, его могилу, но безрезультатно. Так он и числится пропавшим без вести.

Осенью 41-го года Серпухов стал прифронтовым городом. Немцы были совсем рядом. На родине моей второй бабушки, Анастасии Андреевны, в дер. Калиново (в 5 км от Серпухова) был расположен немецкий штаб. Штаб располагался в доме бабушкиной сестры, Аграфены. Наши узнали об этом и уничтожили штаб, сбросив бомбу с самолёта. Вместе со штабом погибла и часть семьи тёти Груши.

Город часто подвергался артобстрелам, бомбёжкам. Мы прятались в бомбоубежище. Его построил дедушка на огороде у тёти Мани. Предприятия в городе не работали, не было занятий в школах. Не работал и хлебозавод. По карточкам выдавали только муку. Мама с бабушкой вспомнили, как печь хлеб. И часто с только что вынутым из печи хлебом по сигналу тревоги бежали в убежище. У нас с Витей было в нём постоянное место, на санках лежал мешок с мягкими вещами, мы усаживались и потихоньку обдирали корочки с горячего хлеба.

Помню, однажды я пришла домой с улицы. Дома у нас оказался какой-то молодой офицер. Зачем и почему он оказался у нас, не помню. Отец сидел на диване (выглядел он молодо, ему было 37 лет). Офицер как заорёт: «А ты почему не на фронте?». Отец ему: «А твоё какое дело?». Тот схватился за кобуру и заорал: «Встать!». Отец ему: «И не подумаю, кто ты мне?». Бабушка бросилась объяснять, что отец после операции, у него весь живот изрезан, упала на колени, отец стал её поднимать. Тут вмешались мы с мамой.

9 декабря за нами приехала грузовая машина, чтобы отвезти на вокзал. Разрешили брать на семью кровать, постельные принадлежности, сундук с вещами. Так началась эвакуация в Среднюю Азию (в Фергану). Поехали мой отец, мама, я и мамина сестра, Клавдия, с сыном Игорем 9 лет. Бабушка с дедушкой ехать отказались, в Серпухове оставалась их дочь Мотя с сыном Витей»…..

На этом мамины записки обрываются. Тяжёлая болезнь, неожиданно обнаруженная у неё, стала причиной её смерти. 3 августа 2004 года мама умерла. Светлая ей память! Мы постоянно будем помнить о ней, и любить её, самого светлого и чистого человека на земле.

Дальше я постараюсь восстановить рассказы мамы, деда и бабушки.

Ехали долго, больше месяца. Подолгу стояли, пропуская военные эшелоны. Где-то за Куйбышевым (Теперь городу вернули прежнее название – Самара) мама впервые за несколько месяцев увидела цветы и занавески на окнах, свет в окнах. Это было как напоминание о счастливой довоенной жизни без затемнённых, заклеенных крест-накрест окон. Мама рассказывала, что это поразило её тогда до глубины души.

Ехали тяжело. Особенно трудно переносили дорогу дети и старики. Бабушка говорила, что все детишки дошкольного возраста умерли в пути. Даже говорила, что «может быть и к лучшему, что не выжила при родах вторая дочка». Страшно было даже слышать об этом.

В Узбекистане их встретили очень хорошо. Общая беда сблизила всех. В те страшные годы никто и не думал о какой-то «межнациональной розни» или даже о национальности кого-то. Жили дружно, работали, учились. Летом школьников отправляли на уборку хлопка. У мамы там появилось много друзей. Жили они там сначала в Фергане, а потом в Беш – Арыке. Несмотря на то, что время было страшное, у мамы сохранились об Узбекистане самые тёплые воспоминания.