Словно между нами выросла стенка из трупов. Аккуратная такая.

Подтекающая кровью.

Молчание становилось невыносимым. В результате я оказался на ногах, что интересно – без единой мысли, вообще не понимая, о чем собираюсь говорить. А на меня смотрели все. Внимательно и выжидающе.

Грешен, считаю импровизацию вершиной ораторского искусства. Даже в школе я никогда не готовился к выступлениям, считая, что вдохновение важнее гор перелопаченной литературы. Но тут – честное слово! – я не знал, о чем говорить. Знал только, что в нашу команду вогнали мощный клин…

– Девчонки нас боятся, – сказал я. – Наши девчонки… – Я нагнулся и обеими руками поднял палаш, на треть выдернув его из ножен. – Вот. Этим клинком я убил одного. А до этого еще одного застрелил… И еще одного – до этого, когда спасал себя и Танюшку. Я никогда никого не убивал. Только на охоте, вы же все знаете. И еще. Ни на одной охоте я не видел того, что видели мы сегодня. Мне бы очень не хотелось увидеть такое еще хоть раз. И делать то, что я делал, не хотелось бы тоже. Но, боюсь, мы попали в такой мир, где все это – часть повседневности. Нам и дальше придется убивать… и, возможно, умереть той смертью, которую мы видели. Мне не хочется этого говорить, мне даже и думать об этом не хочется. Я, как и вы, о таком только в книжках читал и в кино смотрел. Но я хочу жить. И для этого я буду жить так, как получается здесь. Я не дам за здорово живешь отрезать себе голову. И сделаю все, от меня зависящее, чтобы ни единого волоска не упало с голов наших девчонок. Даже если, – я смерил их спокойным долгим взглядом, – даже если они и дальше будут на меня так смотреть. – Я аккуратно вдвинул палаш в ножны и, сев, негромко попросил: – Тань, дай соль, пожалуйста. Грибы что-то недосоленные.

Грибы были посолены в меру. Я ел пересоленные и безмятежно улыбался.

В эту ночь мы четверо – Вадим, Сергей, Андрей Альхимович и я – не спали долго. Сидели у костра, понемногу поддерживали его и разговаривали.

Разговоры были печальными и деловыми. Начались они, естественно, с обычных рефлексий на тему, как все это было ужасно – в общем, «я его колю – а он мягкий…». Но довольно быстро перешли на вопрос, как нам тут дальше жить. Пятнадцать мальчишек, двенадцать девчонок, постоянная оппозиция в лице Сани. Тяжелая, если можно так выразиться, внешнеполитическая ситуация. Напряг с едой…

На «напряге с едой» Вадим проурчал нечто пессимистическое животом и слегка разрядил обстановку, если не считать, что в следующие десять минут разговор вертелся вокруг кафе «Север», домашней кухни и прочего. Пришлось приложить усилия, чтобы с этой темы съехать.

– Нам бы ням-ням бы, буль-буль бы нам бы, – задумчиво произнес я в заключение фразочку из «Музыкальной хроники». А Вадим вдруг негромко, но очень прочувствованно затянул:

Его выслушали с интересом. Но потом Андрей попросил:

– Заткнись, а?

– Хорошо, – покладисто согласился Вадим. – Но я одно знаю: мы влезли в чужую войну, ребята. И что делать – так и остается вопросом, сколько бы мы ни говорили.

– Почему? – возразил Сергей и, поднявшись на ноги, гибко потянулся. – Договорились ведь. Идти к Волге. Идти вперед. И Олег правильно сказал: воевать так воевать. Ведь ясно же, что другой жизни тут не будет. А чужая война, нет ли, это, Вадим, разговоры. Как раз те, от которых ничего не изменится.

– Знаешь, – Вадим почесал нос, – я вот сейчас подумал. Сейчас, – с нажимом повторил он, бросил в огонь еще одну ветку и оглядел нас цепкими серыми глазами, – мы все друзья. Что нам друг другу-то врать? Мы сможем? Сможем тут жить? Так, чтобы не сойти с ума?