– Лодка пусть останется за дверью. О ней позаботитесь позже, – почти строго говорит Инге. – Главное сейчас – здоровье.

Вскоре Ганс и Алекс, одетые в узкие рубашки и короткие брюки, сидят за большим кухонным столом, пьют чай и едят суп. Не совсем так они представляли свое приключение, но что поделать. В первый же день они весьма драматично перевернулись, пробили днище лодки и на ближайшей железнодорожной станции обменяли мокрые насквозь купюры на билеты до Ульма.

– Мы столько о вас слышали, – говорит Инге, обращаясь к Алексу, и с любопытством подпирает голову руками: – А вы настоящий русский?

Алекс смеется и говорит чуть ниже, чем обычно:

– Da, nastojaschij russkij!

Ганс шутливо предупреждает:

– Не подначивай его, а то он весь вечер будет болтать по-русски и разобьет все наши стаканы!

Инге хихикает, а фрау Шолль молча улыбается, потому что всегда души в Гансе не чаяла, отчего остальные ее дети порой были не в восторге. В десять лет Ганс чуть было не оказался между движущимися льдинами во время ледохода, отец спас его в последний момент, и тот отделался лишь несколькими ссадинами. С тех пор при взгляде на повзрослевшее лицо сына фрау Шолль всегда вспоминает о Божьей милости. Еще она знает, что Ганс всегда старался быть послушным ребенком и что это давалось ему труднее, чем остальным детям, поэтому она улыбается и поглаживает золотой крестик, висящий на тонкой цепочке у нее на шее.

В очередной раз опустошив тарелки и чашки, Ганс и Алекс, в которых больше ничего не влезает, начинают собираться к отъезду. Однако Инге вмешивается:

– Нет, нет, нет, не может быть и речи! Конечно же, вы останетесь на ночь. Вернер уехал, его кровать все равно пустует.

«Почти все кровати пустуют», – думает Ганс. Его младшая сестра Лизерль работает няней где-то под Тюбингеном, самая младшая – Софи – отбывает трудовую повинность в приюте на границе со Швейцарией. Вернеру – единственному брату Ганса, самому младшему из детей – сейчас девятнадцать, и он служит во Франции. Ганс смотрит на большой кухонный стол, а потом на бледную мать. Каким пустым, должно быть, кажется ей этот стол теперь, когда уехал и Ганс! Только Инге всегда рядом, она мамина помощница и отцовский секретарь, она словно срослась с домом, и Ганс от всего сердца желает ей поскорее выйти замуж. Иначе ей отсюда не выбраться. Как бы Ганс ни любил своих родителей, – и своего строгого отца в особенности, – он знает, что Инге приходится нелегко. Быть может, именно поэтому она не хочет отпускать их с Алексом.

– В такую погоду нельзя спать на улице! – восклицает она и осуждающе поднимает указательный палец: – Так и помереть недолго.

Не сосчитать, сколько раз Ганс спал под открытым небом – со своими товарищами по гитлерюгенду, как солдат, в любую погоду, – однако Инге и слышать ничего не хочет. Она уже поднимается в мансарду, в бывшую комнату братьев, чтобы застелить кровати свежим бельем. Мать только молча улыбается ей вслед.

– Эх, мамочка, неужели с твоей дочерью никак не договориться? – укоризненно спрашивает Ганс, но потом смеется и целует мать в щеку.

Немного отвернувшись от стола, Алекс прикрывает зевок коротким рукавом рубашки, однако Ганс все видит и думает: глупо отказываться провести эту ночь в теплой постели, да он и сам устал. Еще он может показать Алексу фотографии из Парижа, путевые заметки из Швеции и вообще – всю свою прежнюю жизнь. Алекс столько рассказывал о своем детстве в России: три коротких года оказались источником бесконечных историй и анекдотов. Теперь Ганс должен показать ему Ульм, каким бы скромным он ни казался по сравнению с великой царской Россией.