– Ну, так вот, моя мастерская, керамическая была чуть ближе входных ворот на той горе, скалах, почти до неба. Иду себе, тишина, ни гугу, ничего плохого сказать не могу, спешу творить, а не хатку белить, хоть она облезлая и вид чуть старше выглядит и древнее меня самого. Справа речушка, блестит, струи шепчут, – радость бытия, а, а вот и они. Радость жизни, – зелёная лужайка, а таам, а там чудо невиданное. Курочки несушки. Цыплятки побегушки, и фазаны, гости званы, потом вот они курочки в штанах и шароварах на ногах, ну такие пушистые, как одуванчики с ореолом солнышка против света, если смотреть любоваться, тем более есть чему радоваться.

И вот, он, петух, Король, а не пастух, ходит глазами водит, а они горят, горят. Гребешок сияет маком красным, шпоры на ногах, как у кавалериста в Будёновских войсках. И, самое главное, – короли этого царства,– два павлина. Правда и ещё, какие то пташки как перепёлки, я таких, и не видел раньше. Все, конечно проходят и не уходят, смотрят, любуются. И я стою, почесал в бороде, чтоб не случиться беде…

… А и не виновата была борода, что случилась такая беда.

Немая сцена и тишина жуткая.

… Смертельный номер цирка на пленере, без страховки…

– Из – за кустика выбежала шустрым маршем курочка, но не ряба, а та, в красивых штанишках, пушистая и бежит без оглядки, бежит во все лопатки, ну, думаю, соскучилась бегом к своему почти памятнику, хозяину гарема, а, а он. Правда, как памятник стоит и улыбается, гребешок сияет, качается. От ветра, а не до, ветру собирается. Серёжки, – звёзды как на Спасской башне горят, сияют, курочек к нему приглашают.

А. Он. Дурень. Ноль. Сыт, или спит, а на неё не глядит, а чего тогда без дела стоит.

… Может чуть раньше пресытился, совершил уже тринадцатый подвиг Геракла.

А.

… Курочка мимо него и в кусты.

И. Её. Догнал.

Догнал и оседлал.

… Стыд и позор на всю Европу, кто так позорно прячет попу.

Петушок уже был на верху блаженства…

А хозяин пернатого царства, закрыл глаза и, пошёл неуверенным шагом в сторону, подальше от такого, никакого.

Все, кто наблюдал этот цирк, вздохнули, будто отдохнули, или уже они совершили и завершили это действо. А этот, петушишко,– китайской породы ещё и дал под дых, хозяйке. Стал гордо, красиво и, и, и закукарекал. Звонко. Громко. Победоносно. Знай, наших.

Все были тоже в восторге, но чувства обуяли разные. Я, было, засиял улыбкой, и засмеялся, как будто сам покорил вершину Эвереста. Другие зеваки кто хвалил, – дескать, мал да удал, а другие воздыхатели наблюдатели, чесали затылки и гундосили, дескать, стервец, чужих обслуживает.

А где же его лилипутихи – не доросли, – неедоросли, которые не дотянули до нужного размера…

Я похвалил, за что чуть не получил. Помирила всех хозяйка. Налетела сразу на меня, как кобчик, как коршун, как орлица, и экстерном спела Семёновну…

– Вот ты ржёщь, как конь ретивый, посмотри, козёл паршивый, без волос на башке, – сиивый. Ты трясёшь своею гривой, но не рвёшь узду, надеешься, на мзду…

… Потом утёрла лицо своим кулачком, будто смахивала назойливую муху. И продолжила, но уже почти по дружески.

– И, и, не молодец он,– хаам. Хамлюга. Перепортил всю куриную мою братию. А этот петух, боится его китайского, он, этот недоносок,– зашибёт.

Было. Видели – видео. Шустрый, злой. А мне от этого, какой покой…

– Вред. Куры мои испорчены.

– Я с дурру двадцать пожалел, но так же, как волк кобылу, когда оставил хвост, да гриву.

– Так и этот. Певец твой задристанный, перепортил моих курочек..…

– А, а что они девочки, курочки твои, девственницы были?

– Ппошёл, хулиган. А ещё говорят ты художник. Показать тебе, яйца?!