Но мимо скользнула белка, с места поднялся мой волк,
И зарычал негромко, щетинился и не молк.
Тут и я услыхала шум, ибо тонкий ребенка слух
Нес ко мне все звуки лесные, увлекая как легкий пух.
Поступь все приближалась, и он явился —
Под мой радостный крик:
Передо мной на солнце доблестный муж возник,
Славный, могучий и добрый, шлем на густых кудрях,
В алых дивных одеждах, с золотом на руках.
К нам этот муж приближался, волка лесов не боясь.
И песня, добрая песня из его уст лилась.
Заметив его, волчица притихла, и как овца
Спокойно в лес удалилась – прочь от его лица.
И он тогда сел со мной рядом – спиной о дубовый ствол
И поднял меня со всей лаской и на колено возвел.
И лик его был добр и мягок, и я припала к щеке
Играть стала с ясным шлемом и золотом на руке.
И речи его внимая – не зная еще смысла слов —
Сердцем впивала напев их, и счастлив был мой улов.
Так мы радовались друг другу, но вот наконец он встал,
Меня на траву поставил и по лесу зашагал.
Тут вернулась волчица, и потом играла я с ней.
Вот первое, что я помню… довольна ты правдой моей?
Ответила кметиня с лицом благостным и добрым:
О девица, твой голос готова я слушать, покуда не пала ночь:
Но скажи, как вышло, что люди увели тебя из лесу прочь?
Продолжила Холсан:
Как-то вечером я проснулась от звука чужих голосов
В чаще густой ветви дуба дарили тогда мне свой кров,
Кольцом стояли воители, и были радостны мне
Лица их и бороды, и глаза в своей синеве,
Тканей багрец и пурпур, на золоте – отблеск огня,
Хоть я других не видала после самого первого дня,
Когда играл со мной воин, явился и в этот он раз:
Лицо любимое мною, и щит как в битвенный час…
Рудый волк по дереву мчался, золотом выложен дуб,
И я протянула ручонки к тому, что был мне так люб.
Подняв меня и подбросив, на плечо он меня посадил
К спутникам обернулся, не пряча радостный пыл.
Тут все они дружно вскричали, мечами ударив в щиты
Но слов этих я не знала – и смысла их, скажешь ты.
После дружина эта посадила меня на щит
И унесла из леса, как поступать надлежит.
После не помню ни волка, ни навеса ветвей.
После был зал просторный, где не поет соловей.
Чертог огромный и мрачный, и мне идти и идти
От стенки к другой стенке, где было начало пути.
Где вершилось много деяний – и все совершались не мной,
Где я слышала много звуков, неведомых мне одной.
Время шло, и, слушая, поняла я речи родни.
И дом этот стал моим кровом, родными его огни.
Я играла с ребятами, и полон был каждый час
Радости, только радости, пока тихий день не гас.
И была между ними женщина высока и станом тонка,
Спелый ячмень – волосы, в них серебряная строка,
Добра и печальна с виду, как ныне помнится мне.
Что сказки нам все твердила вечерами уже, при луне.
Многих она ласкала, но из всех выделяла меня.
И вот раз, глубокой ночью, помню себя у огня.
Она меня разбудила, был страшен полночный мрак
И отнесла к помосту, где воин сидел и так
Ласково взял меня он и нежно обнял,
Что я наверно, заснула; чертог же вокруг молчал.
После, наверно, ушел он и, оставшись с женщиной той,
Помню луны блистанье, заливавшее весь покой.
Лампа висела над нами, вверх уходила цепь.
Она ее опустила, придерживая за крепь,
Потом налила внутрь масла – под тихий напев
Сладкая песнь завершилась… не лязгнув, не прогремев,
Лампа вверх устремилась, цепь дрогнула как змея…
– Так, – приметила кметиня, – эта женщина была до тебя Солнцем Чертога. А что ты помнишь потом?
И сказала девица:
Что было потом? Я помню орешник – там, за этой стеной,
Вокруг меня бегают дети, сорока над головой.
И взявши Холсан за руку, я с нею рядом иду
Ее поверяю слуху всю детскую ерунду
Теперь я зову ее мама и люблю всею душой.