«Вот ведь тать, и не выговоришь, что злодейства чинил, добро в свой удел отправил», – с чувством невольного уважения подумал великий князь. А то, что Кочев отправил, Иван Данилович не усомнился ни на одно мгновенье.

С хмурым выражением великий владимирский и московский князь остановился напротив боярина. Тот поднял глаза. Ещё какое-то время стояла тишина, и когда Иван Данилович её нарушил, то вымолвил лишь единственно:

– Ну?

– Сделано всё, как ты и повелел великий государь, – весело и с нескрываемым торжеством произнёс боярин Василий.

«Сколь же энтот сучий сын себе свёз, коли радостно ему так?!», – с удивлением помыслил Иван Данилович, который давно и хорошо знал Кочева. – «Чтобы таковым ликующим пребывать требовалось полной мерой черпать и немало на свой двор свезти. Но ежели себе схватил до умомрачности, то и бор справить должен полным пределом.

И снова лишь едино слово слетело с уст князя:

– Ну?

– Пришлось, однако, ростовских-то поприжать так, дабы мало им, сучим детям, не показалось. Но ведь иначе бы серебра бы и не дали.

– Аверкия почто до смерти забили?

– Да кто же его забивал?! Дали по пяткам лишь для острастки совсем немного, и с десяток не набралось. Это за тот случай, каковой кобенился через всяк край. Уже опосля он и отдал Богу душу, но там без наших молитв обошлось. Ты, Иван Данилович, сам посуди, как можно было не присудить его к палкам, ежели никакого уважения к Москве и в помине не проглядывалось, одна едина хула да брань. Дали б воли, нас бы сызнова и побили. Они уж и свойских кметей вдосталь насобирали и по всему видать, готовыми обретались. Мы ж их единственно упредили. Как ихней тысяцкий в петле заболтался вверх тормашки, так все прочие бояре разбежались. Холопам же их то в забаву даже получилось, а потому и препятствий боле ни от кого не возникало. Сбирали по всем дворам уж боле без принуждения.

– Как так без принуждения, коли бояре, с насиженных мест подались, кто куда?

– А и беды в том нету. Кому нынче те общипанные кочета потребны станут. За ими ить даже холопы не подались, а все на твои земли запросились. За мной в след таковым скопом движут, точно слово моё, что удовлетворён останешься, Иван Данилович.

Московский князь вновь устремил безмолвный взгляд в лицо боярина, точно так же, как это дел хан Узбек: холодный, ничего не выражающий и не вопрошающий, но проникающий во все потаённые мысли.

Боярин же Василий и его выдержал с легкой радостной улыбкой на лице.

«Сколь же энтот шельма доставил, раз таковым молодцом себя держит?!», – удивленно помыслил Иван Данилович.

– Донесли верные люди и о том, как боярина Варницкого – Кирилла, что Аверкию зятем доводится, тож обижали сильно. Брали без меры, оставили без припасов, и что ушёл он с домочадцами то ли в Рязань, то ли ещё куда. Правда, ли то?

И опять Иван Данилович не торопился заводить разговора о выходе. Давал понять боярину Василию, что о ростовских обдирах наслышан довольно, а потому говорить неправды ему, великому князю, нельзя. Может выйти себе дороже.

В единый раз за весь разговор сбледнел лицом Кочев, но голос при ответе не вздрогнул.

– У большого боярина Кирилла поимели много. Может статься, чего-то записать и не успели, так то от поспешания. Ведь ты сам, Иван Данилович, прислал с наказом строгим, коей нас и поторапливал. Ежели даже и записи про что нету, однако в телегах всё до единой вещицы подвезли. Спроси хоть кого хотишь, хоть у тех же верных людей, – произнёс с легкой обидой в голосе боярин Василий, не отводя ясных глаз от московского князя.

«Хорош подлая душа! Врёт, по всему видать, что врёт, а в глазах горькая обида за оговор и напраслину», – подумал Иван Данилович, и вслух примирительно выговорил: