– Кто слухи распускает, сам ложь от правды не отличает. Пусть праведник Чжан и отвечает за поиски имперской печати.

Император тут же дал согласие, а даос подумал: «Между мной и этим Яо никогда не возникало ни обид, ни вражды. С чего он ко мне придирается и строит козни? Надо придумать, как достойно ответить на подобные любезности». Доблестный Небесный наставник нахмурился и в мгновенье ока составил план: «Сановник Яо – буддист. На этом деле о поисках печати я его уничтожу, покажу, что коли в городе пожар, задохнется и рыба в пруду. Будет пупок кусать[104], да поздно». И затем откликнулся:

– Я придумал, как вернуть печать. Это не сложней, чем, пошарив в мешке, вытащить нужную вещь.

– Говори – послушаем, – повелел император.

Чжан осторожно начал:

– Дозвольте сперва кое-что важное предложить.

Император милостиво согласился, и Небесный наставник продолжал:

– Прежде чем я займусь поисками государевой печати, надобно истребить буддийских монахов по всей стране, в буддийских скитах и храмах обеих столиц – севера и юга – и всех тринадцати провинций. Только тогда я осмелюсь изложить мой замысел – как отправиться в Западный океан и добыть наследственную печать.

Поскольку теперь император не мог думать ни о чем, кроме печати, он тут же последовал совету Чжана и издал эдикт об уничтожении буддийских монастырей Поднебесной – неважно, в дальних ли, ближних местах. Эдикт передали в Ведомство обрядов, Ведомство в свою очередь направило распоряжение в обе столицы и в тринадцать провинций. В течение семи дней со дня получения указа всем буддийским монахам предписывалось расстричься и вернуться к мирской жизни. Не выполнивших указ велено было изгнать за территорию Великой стены; не покинувших монастыри – считать нарушившими эдикт, членов их семей обезглавить, а соседей, кои не донесут[105], отправить в ссылку в отдаленные места на военное поселение.

Издавна говорится: кто ближе к огню, обжигается первым. Получив приказ из министерства, полицейские управления пяти столичных районов без промедления занялись преследованием и уничтожением буддистов. В знаменитых горах Поднебесной насчитывалось четыреста восемьдесят буддийских храмов, в них – тьма-тьмущая буддийских монахов. Были среди них и великие мудрецы, и самые обыкновенные люди – как говорится, и змеи, и драконы.

Сказывают, буддистам ничего не оставалось, как собрать вещички, повесить тюки на коромысла, коромысла взгромоздить на плечи и со слезами на глазах покинуть монастыри. Бывало, что отцы-наставники и настоятели оплакивали послушников и учеников не только из своих, но и из прочих скитов, ибо всех постигла одна и та же участь. Некоторые отправились утолить горечь в дома вольных дев[106], другие решили на прощанье расслабиться в женских буддийских монастырях, что до того строго воспрещалось.

Кто мог удержаться от стенаний! Монахов несчетно, роптаний немерено! И стон сей великий был услышан толкователем канонов – буддийским монахом Цзинь Бифэном из монастыря Цинлян, что в священных горах Утай. Он как раз сидел в зале и рассуждал с учениками о сокровенном, когда его коснулся разносивший вести ветер-пассат. Мудрец подумал: «В канонах Махасангхика Виная[107] тоже описана пора подобных страданий. Ежели я не преодолею их, буддизм вовек не воспрянет. Ради чего же тогда я сошел в сей грешный мир?» И он наказал главному смотрителю храма[108]:

– Велите монахам охранять площадку для молений, я же направлю свои стопы в Нанкин.

Что тут началось! Начальники главного Департамента по делам буддийского духовенства[109], руководители каждого из отделов – те, кто отвечал и за административный порядок в монастырях, и за обучение послушников, и за толкование канонов, и за соблюдение религиозных заповедей, а также главы соответствующих провинциальных, окружных и уездных департаментов, настоятели и надзиратели монастырей, ученые-каноники, следящие за проведением диспутов, – все как один взмолились: