Варвара, заглядывает подруге через плечо.

– Смотри, на карте обозначена станция генерации. А вот и переулок…

Барышни оборачиваются и смотрят, на стоящее неподалеку, увенчанное куполами здание станции, а потом снова на карту.

– Ничего, не понимаю, – признается, наконец, София Павловна.

Художница отбирает у подруги лист вощеной бумаги и решительно шагает по мостовой, мимо позорного столба с колодками, мимо будки сапожника. Свет в будке не горит, окошки закрыты ставнями, дверь заперта на замок. За будкой в полутьме виднеется деревянная решетка, увитая пожелтелым и пожухлым плющом. Решетка тянется от станции генерации до следующего дома, стоящего на Большой Ильинской.

Дойдя до этого самого дома, Варвара Альбрехт останавливается и задумчиво разглядывает лепные маски грифонов над темными окнами.

– Странно это, – замечает София Павловна. – Будто целый переулок пропал.

Художница с досадой смотрит на подругу, потом её взгляд скользит в сторону…

– Слепая дура, вот кто я такая – смеется Варвара, ее большие навыкате глаза возбужденно блестят.

Она проходит мимо ничего не понимающей Софии Павловны, мимо будки с опущенными ставнями, останавливается возле решетки и принимается срывать с деревянных реек высохший и пожелтелый плющ.

– Его спрятали, – говорит художница. – Спрятали целый переулок. Вот, посмотри сама.

София Павловна подходит ближе.

– Странное дело, я, наверное, сотню раз проходила по этому самому месту…

– Ты помнишь, много лет назад в Тоболе была эпидемию оспы?

– Матушка мне рассказывала. Я тогда была совсем маленькая.

– Говорят, от оспы много людей поумирало. Столица опустела. Улицы, на которых больше никто больше не жил называли карантинными. И проход на такие улицы закрывали. А уже потом на новых картах карантинные улицы перестали рисовать, словно их и не было вовсе.

Варвара идет вдоль решетки, покуда та не упирается в каменную стену здания.

– Подсоби-ка, сестренка! – просит она Софию Павловну.

Вдвоем барышни немного сдвигают в сторону, сколоченную из реек решетку, и бочком пролезают в образовавшийся проход.

В карантинном переулке темно. Сквозь облачную дымку, затянувшую небо, сочится лунный свет и худо-бедно освещает нежилые дома, стоящие по обеим сторонам. Гнутые фонарные столбы похожи на мертвые деревья, промеж булыжников мостовой там и сям торчат пучки пожелтелой травы. Софии Павловне кажется, что она попала в другой город. Ей сложно поверить, что стоит лишь шагнуть за решетку, и сразу попадешь в освещенную огнями столицу, где по улицам катят самодвижущие повозки и трамваи, и нарядные дамы, посмотрев вечерний спектакль в театре, расходятся по домам.

– Раньше этот переулок назывался Аптекарским, – замечает художница, прочитав вывеску на одном из домов.

– Нет, я не верю, – качает головой София Павловна. – Ничего мы там не найдем.

– Знаешь, я всегда представляла, что это будет самая обычная с виду дверь. Но ведь такого не может быть?

– Откуда мне знать, – София Павловна ежится и обнимает себя рукам за плечи. – Когда я об этом думаю, мне становится не по себе, все внутри сжимается.

Барышни идут рядышком по темному безлюдному переулку, спрятанному в самой сердце столицы.

– Я тебе говорила, что у меня две сестры? – спрашивает София Павловна.

– Нет, ты рассказывала только про Евдокию. Я помню, она дознаватель в жандармерии. И это она упекла тебя в Заведение.

– Я самая младшая. Евдокия – это средняя сестра, а старшая у нас – Ида, – рассказывает София Павловна. – Ида Павловна Брошель-Вышеславцева, член географического общества. Ты не могла про неё не слышать. Это она ходила в Индию и поднималась в стратосферу на вимане.