Двое мужчин, тяжело ступая, вышли из дома и поклонились Гриффину. Один держал в руке дубинку, другой – длинный нож, смахивавший на саблю.

Ник проследил, чтобы они встали у двери во двор, затем кивнул Гриффину:

– Сюда, милорд.

Нижний этаж представлял собой одну большую, похожую на пещеру комнату. Массивные кирпичные столбы поддерживали верхние этажи. Четыре очага горели под огромными закрытыми медными котлами, каждый размером в человеческий рост. Из котлов торчали медные трубки, соединенные с медными котелками поменьше, а те, в свою очередь, соединялись с дубовыми бочками. Запах дыма, брожения, ягод можжевельника и скипидара стоял в тяжелом влажном воздухе. В помещении находилось еще с десяток мужчин. Несколько человек поддерживали огонь или следили за содержимым котлов, а остальные просто стояли, нанятые, вероятно, из-за своей физической силы.

– Я перебросил сюда почти все винокурни, – сказал Ник, указывая на котлы, – кроме одной на Эбби-стрит – ее взорвали люди Викария.

Гриффин кивнул:

– Ты правильно поступил, Ник. Одно заведение легче охранять, чем несколько.

Ник сплюнул на каменный пол.

– Да, это так, но у нас возникнут другие сложности, когда начнет поступать зерно.

– Какие именно?

Ник кивнул в сторону двери.

– Внешняя дверь. Она слишком узкая, чтобы пропустить повозку с зерном. Нам придется перебрасывать мешки через стену, а пока мы их разгрузим, и повозка, и ребята, и это проклятое зерно будут выставлены на обозрение как пулярки в ожидании, когда их ощиплют к воскресному ужину.

Гриффин поморщился и ничего не ответил Нику. Он следил за тем, как поддерживали огонь в очагах под огромными медными котлами. Большая часть его дохода – и не только его – была вложена в это дело, а гнусный Викарий заявил, что разрушит все другие винокурни и станет королем джина в Лондоне.

Так уж случилось, что Гриффин владел самыми крупными винокурнями в Сент-Джайлзе.

Сайленс Холлингбрук проснулась от того, что крошечные детские пальчики тыкали ей в веки. Она с трудом разомкнула их. На нее смотрели большие карие глазки, опушенные густыми ресницами. Мэри Дарлинг – обладательница этих глаз – села, захлопала пухлыми ручонками и завизжала, радуясь тому, что ей удалось разбудить Сайленс:

– Маму-у!

Сайленс улыбнулась, глядя на свою маленькую соседку по кровати.

– Сколько раз я тебя просила не тыкать маме в глазки, маленький бесенок?

Мэри Дарлинг захихикала. В год с небольшим она научилась говорить три слова: «маму», «нет!» и «Са» – так она называла кота по кличке Сажа, который не питал к ней таких же нежных чувств.

Сайленс бросила взгляд в окошко своей мансардной комнаты и в ужасе села. Солнце уже давно взошло и ярко светило.

– О господи. Тебе бы ткнуть меня в глаза чуть пораньше. Я опять проспала.

Она торопливо умылась. Ее не оставляло ощущение, что она забыла что-то важное. Сайленс сменила Мэри Дарлинг подгузник, одела ее и оделась сама. И как раз вовремя, потому что раздался стук. Сайленс, запыхавшись, кинулась к двери – на пороге стоял ее старший брат Уинтер.

– Доброе утро, сестра, – с серьезным видом произнес он. Уинтер редко улыбался, но когда увидел на руках Сайленс малышку, его глаза ласково засияли.

– И тебе доброе утро, мисс Мэри Дарлинг.

Девочка громко засмеялась и схватила ручонкой черную шляпу Уинтера.

– Прости, – сказала Сайленс, осторожно вытащив из пальчиков Мэри Дарлинг поля шляпы. – Я хотела спуститься вниз пораньше, но… проспала.

– А! – В голосе Уинтера не слышалось упрека, и от этого Сайленс стало еще хуже.

Она начала работать в приюте для обездоленных младенцев и подкидышей полгода назад, но до сих пор чувствовала себя неуверенно. Заниматься делами приюта, где живут двадцать девять детей и младенцев, – задача не из легких даже с помощью Уинтера и троих слуг.