Я чувствую, что в моём сердце всё больше и больше растёт благодарность судьбе за предоставленную возможность отправиться в эти края. Во всём виновата моя любовь к Тиму. Не повстречай я его, сидела бы сейчас в унылом родительском доме и изнывала бы от тоски».

***

– А этот Бриджер на самом деле так хорош, как о нём говорят? – полюбопытствовал молоденький солдатик, спрыгнув с лошади и разминая ноги.

– Говорят, он пасётся в прерии уже больше сорока лет, – отозвался Тим. – За такой срок вольно или невольно научишься распознавать следы в траве.

– А ты давно мотаешься по пустыне? – встрял Патрик Шэнон.

– Мне было восемнадцать, когда Юг поднял мятеж. Я сразу пошёл добровольцем на войну и стоптал не одну пару сапог. – Тим опустился на землю и потянулся. – Теперь я проклинаю себя за моё желание служить родине. Пришлось глотнуть и пота и слёз. Впрочем, я многое повидал, наступая и отступая. Я даже видел, как генерал Ли пописывал бумагу о капитуляции.

– Значит, ты пропахал через всю гражданскую войну?

– От начала до конца. И вот что я скажу тебе, приятель: война – это самая вонючая помойная яма из всех, в которых мне приходилось побывать. Я рад бы похвастать, но нечем. Я поймал два куска свинца в левую руку и один свинец в правую лодыжку. Кроме того, меня угораздило попасть под копыта одной строптивой лошадёнки, и она едва не проломила мне череп. Одним словом, я проглотил столько дерьма, что и говорить об этом не следует.

– Стало быть, ты не остался доволен службой?

– А ты полагаешь, что перечисленные мною подарки судьбы настраивают на благодушное настроение?

– Тогда почему же ты не уволился, Тим?

– Как же не уволился? Я ушёл из армии сразу после окончания боевых действий, будь они четырежды прокляты. Но дома у меня что-то не заладилось. Семья большая, а хозяйства никакого. Да все мои домашние успели изрядно отвыкнуть от меня. Меньше года промыкался и вот опять подрядился носить это синее тряпьё.

– Опять в помойную яму?

– Мне двадцать три отстегнуло, но что делать? Если так пойдёт и дальше, то придётся остаться в армии навсегда. А ведь у меня невеста. Она из-за меня нанялась прислуживать в семью лейтенанта Трублада. А жена у него, скажу я тебе, просто крыса. Жаль мне мою Нэнси.

– Значит, ты человек бывалый. А вот про золото в Чёрных Холмах приходилось слышать? – спросил, жуя табак, Патрик Шэнон.

– Нет.

– А вот до меня дошёл слушок, – встрял Альберт Уолтер, – что Бриджеру посчастливилось однажды найти в Скалистых Горах потрясающий алмаз. Искал золото, а наткнулся на алмаз. Так вот, при свете этого камня он проехал добрых тридцать миль во время ночной бури – алмаз освещал дорогу.

– Чушь, – недоверчиво хмыкнул Тим.

– Мне рассказывал об этом человек, который провёл с Бриджером целый год в горах, – заверил Уолтер.

– Алмазы не сверкают, – неуверенно парировал Тим.

– Не знаю, что там насчёт алмазов, но мне доподлинно известно, что Джим Бриджер любит приврать, – вновь заговорил Патрик Шэнон. – Когда мы проезжали мимо форта Ларами, я собственными ушами слышал, как он рассказывал жене полковника, будто в дни его молодости на месте форта торчала высоченная скала. На вопрос, куда же она делась, он заржал, как старая лошадь, и ответил, что скала эта была разбита ударом молнии и превратилась в песок. Разумеется, миссис Кэррингтон ему не поверила. Она сказала, что такого быть не может. Она даже попыталась пристыдить Джима. А он себе похмыкивает. Миссис Кэррингтон вроде даже обиделась на него. Тогда он и пояснил ей, что привык подшучивать и даже обманывать путешественников, ведь они, мол, обычно даже «спасибо» не говорят ему за его работу.