– Господа! Господа! – вмешался директор НИИ академик Сергей Павлович Седых – старый тучный добряк, что всё это время единолично заполнял собой президиум. Он давно симпатизировал Кукушкину как крупному учёному. Седых поднял в примирительном жесте руки. – Давайте не устраивать балаган. Я уверен, профессор ответит на все ваши вопросы и замечания, но по порядку, – и повернулся к Кукушкину. – Пожалуйста, Валерий Степанович.

– Спасибо, – сказал учёный, когда шум в зале понемногу утих. – Не могу согласиться с консервативными взглядами академика Смелянского, хотя и уважаю его точку зрения. Любая наука должна развиваться на практике, а не топтаться на месте в плену кондовых стереотипов и чьих-то необоснованных фобий, – при этих словах Кукушкин метнул пылающий взор в сторону Александра Рудольфовича, но тот лишь гордо отвернулся. – В любую эпоху двигателем прогресса были исключительно носители новых взглядов и революционных идей. «Безумству храбрых поём мы песню», – сказал Горький и, конечно, был прав. Кто почивает на лаврах всенародных любимцев, если открытие принесло пользу стране? Первооткрыватель. А кто ложится грудью на амбразуру общественного или властного мнения и гибнет первым, если эксперимент не удался? Снова первооткрыватель. Именно он всегда под ударом!.. А через десятки лет к его исследованиям вдруг возвращаются и находят их гениальными. Вспомните хотя бы прославленного русского биолога Николая Кольцова, стоявшего у истоков молекулярной генетики и, по сути, затравленного властями. А теперь мы знаем, что он был на правильном пути!.. Или, скажем, многократно оплёванный Фрэнсис Гальтон – двоюродный брат Чарльза Дарвина, родоначальник «евгеники» – науки, призванной улучшить человеческий генофонд…

– Стоп! – перебил Смелянский. – Давайте не путать божий дар с яичницей. «Евгеника» была инструментом нацистов в Рейхе. Напомнить, чем закончились их изыскания?

– Александр Рудольфович, дорогой, я прекрасно знаю школьный курс мировой истории, – язвительно заметил Кукушкин. – Я, конечно, говорю о позитивной «евгенике». В конце XX столетия, если вы не в курсе, с её помощью стали изучать наследственные заболевания, многие из которых сейчас успешно лечат.

– Да, но пока только в Германии и в Израиле, – напомнил академик. – А в нашей стране, в силу ряда объективных причин, вопрос об этом суррогате генетики до сих пор открыт и вызывает столь же ожесточённые споры, что и история с эвтаназией. Что же касается ваших экспериментов, профессор, то они, на мой взгляд, абсолютно антинаучны!

– Ну а как же опыты легендарного хирурга Владимира Демехова в 1954-м?

Смелянский задумался.

– Не тот ли это Демехов, что создал в лаборатории двуглавую собаку?

– Он самый, – подтвердил Кукушкин.

– Foedis! – поморщился Смелянский. – Я не приветствую опыты над животными, а Демехов провёл двадцать экспериментов над собаками, один чудовищней другого! А ведь можно было прибегнуть и к более человечным способам…

– Мне импонирует ваш гуманизм, профессор, – медленно пунцевея, произнёс Кукушкин, – но позволю себе напомнить, что именно эти опыты легли в основу современной трансплантологии, позволив в 1967 году Кристиану Барнарду успешно провести первую пересадку сердца.

– Фигурально выражаясь, вы собираетесь пересадить сердце?? Слабо верится! По-моему, вы преследуете совсем иные цели, – заметил Смелянский.

На щеках оратора буйно распускались маки.

– Я, Александр Рудольфович, уже говорил, что преследую несколько целей: во-первых, – и я не стесняюсь признаться в этом – это оригинальный подарок президенту; во-вторых, почва для новых исследований и, наконец, в-третьих, возможность создать неплохую рекламу институту и привлечь спонсоров, как это делают наши китайские коллеги.