– Если бы я последние двадцать лет обретался в Лондоне и пил чай с чиновниками геральдической палаты, я бы понял, кто этот ваш владетель. А так…

– В тысяча триста тридцать восьмом году Дартмур вошёл в состав герцогства Корнуолл и таким образом сделался владением принца Уэльского. Титул был учреждён королём Эдуардом Первым в…

– То есть вы столь окольным путём приветствовали меня от имени принца Уэльского, – перебил Даниель, не дожидаясь, когда граф углубится в ещё более тёмные дебри феодальной иерархии.

– И принцессы. Каковой, в случае воцарения Ганноверов, станет…

– Принцесса Каролина Ансбахская. Да. Её имя возникает в разговорах снова и снова. Так это она велела вам отыскать меня на улицах Плимута?

Граф сделал обиженное лицо:

– Я сын вашего старого друга. Мы встретились случайно. Моё изумление было неподдельным. Моя жена и дети обрадовались вам совершенно искренне. Если сомневаетесь, приезжайте к нам на следующее Рождество.

– Тогда зачем вы прилагаете столько усилий, чтобы ввернуть в разговор принцессу?

– Потому лишь, что хочу говорить без обиняков. Существует болезнь ума, поражающая тех, кто долго живёт в Лондоне, – она заставляет рациональных в прочих отношениях людей приписывать тайный и нелепый смысл событиям вполне случайным.

– Я наблюдал эту болезнь в самой тяжёлой форме, – сказал Даниель, имея в виду одного старого знакомого.

– И я не хочу, чтобы, прожив шесть месяцев в Лондоне и узнав, кому принадлежат здешние земли, вы подумали: «А! Граф Лоствителский действовал по указке принцессы Каролины – бог весть, в чём ещё он меня обманул!»

– Прекрасно. Сообщая мне об этом сейчас, вы проявляете мудрость, удивительную в человеке столь юных лет.

– Некоторые сочли бы её малодушием, проистекающим из несчастий, постигших моих отца и деда.

– Только не я, – коротко отвечал Даниель.

Он вздрогнул, почувствовав рядом какое-то движение и вообразив, будто на него падает стоячий камень, но это всего лишь вернулся заметно порозовевший Томас Ньюкомен.

– Дай Бог, чтобы мне не пришлось путешествовать по морю. С меня хватило и сегодняшней поездки в карете! – объявил тот.

– Воистину, не приведи Господь! – сказал Даниель. – Весь прошлый месяц бушевал такой шторм, что укачивало даже матросов, и они по несколько дней кряду не могли есть. Сперва я молился, чтобы нас не выбросило на скалы, потом – чтобы выбросило.

Оба собеседника рассмеялись, и Даниель остановился перевести дух. Ньюкомен держал в руках глиняную трубку и кисет, а теперь и граф достал свои. Он хлопнул в ладоши, привлекая внимание кучера, и знаками показал, чтобы тот принёс огня.

Даниель отмахнулся от протянутого ему кисета.

– Когда-нибудь эта индейская трава убьёт больше белых людей, чем белые убили индейцев.

– Только не сегодня, – заметил Ньюкомен.

Если пятидесятилетний кузнец не церемонился в присутствии графа, то лишь потому, что они с указанным графом целый год работали вместе, кое-что строили.

– Надеюсь, остальная часть плавания была легче, доктор Уотерхауз.

– Когда непогода улеглась, мы увидели скалы и, проходя мимо них, помолились за упокой души сэра Клудсли Шауэлла и двух тысяч солдат, погибших тут на обратном пути из Испании. А узрев на берегу людей, мы, поочерёдно вглядываясь в подзорную трубу, поняли, что они прочёсывают отливную полосу граблями.

Граф понимающе кивнул, и Даниель повернулся к Ньюкомену, смотревшему с любопытством; впрочем, к слову сказать, он всегда так смотрел, если не мучился тошнотой.

– Видите ли, – продолжил Даниель, – у островов Силли разбилось немало кораблей, нагруженных пиастрами, и после бури морская пучина нередко изрыгает на сушу серебро.