Даниель заставил себя вновь перевести взгляд на Сатурна. Однако он успел краем глаза заметить, что публика в трактире – самая разная. Джентльмен за одним из столов ничуть не выделялся бы среди гуляющих на Сент-Джеймс-сквер, кое-кто больше походил на завсегдатаев Хокли-в-яме.

Своими усилиями Сатурн сумел выжать из кучи угля и золы свет, но не жар. Впрочем, жар и не требовался. Судя по всему, Сатурн просто искал, чем занять руки.

– Сколько дам! – заметил Даниель.

– Мы зовём их бабёнками, – бросил Сатурн. – Надеюсь, вы не таращились на них, как какой-нибудь клятый натурфилософ на коллекцию букашек.

– Мы зовём их насекомыми, – парировал Даниель.

Сатурн чинно кивнул.

– Даже не таращась, – продолжал Даниель, – я вижу, что здесь хоть и не совсем чисто, но и не гадко.

– В некотором смысле преступники любят порядок даже больше, чем судьи, – отвечал Сатурн.

Тут в комнату вбежал запыхавшийся мальчишка и принялся оглядывать сидящих. Он сразу приметил Сатурна и весело двинулся к нему, готовясь вытащить что-то из кармана, однако Питер Хокстон, видимо, подал какой-то знак взглядом или жестом, потому что мальчишка круто повернул в другую сторону.

– Малый, укравший ваши часы и убежавший с ними, действовал не из желания вас огорчить. Им двигало разумное ожидание прибыли. Когда вы видите, как стригут овец, вы можете догадаться, что где-то неподалёку есть пряльня; когда вам обчищают карманы, вы знаете, что на расстоянии короткой пробежки есть такой вот шалман.

– Однако обстановка здесь почти как в кофейне.

– Да. Те, кто склонен порицать такого рода заведения, усмотрели бы предосудительность в самом этом сходстве.

– Впрочем, должен признать, что пахнет здесь не столько кофе, сколько дешёвой можжевеловой настойкой.

– Мы в таких местах называем её джином. Джин-то меня и губит, – лаконично пояснил Сатурн, глядя через плечо на мальчишку, который теперь вёл переговоры с толстым субъектом за угловым столом. Хокстон продолжил внимательно оглядывать помещение.

– Вы нарушаете собственные правила! На что вы смотрите?

– Припоминаю, где тут выходы. Если это и впрямь окажутся сети, я уйду, не откланявшись.

– Нашего покупателя, случаем, не видите? – спросил Даниель.

– Кроме моего коллеги-часовщика в углу и сыча рядом с нами, который пытается выгнать дурную болезнь джином и ртутью, все пришли с компанией, – отвечал Сатурн, – а покупателю я сказал, что он должен быть один.

– Сычом вы называете старика?

– Да.

Даниель отважился взглянуть на упомянутого сыча. Тот лежал в углу рядом с камином, не дальше, чем на длину шпаги от Даниеля с Сатурном, – помещение было маленькое, столы стояли тесно, и дистанция между компаниями сохранялась лишь благодаря своего рода этикету. Старик казался свёртком одеял и ветхой одежды, из которого с одной стороны торчали бледные руки и лицо. На приступку камина перед собой он примостил глиняную бутыль голландской можжевеловой водки и крошечную фляжку ртути – первый знак, что он сифилитик, поскольку ртуть считалась единственным средством от этой болезни. Догадку подтверждали уродливые изъязвленные вздутия, называемые гуммами, вокруг его рта и глаз.

– Любой разговор, который вы тут услышите, будет пересыпан такими словами, как «сыч», «сети» и прочей музыкой, ибо здесь, как у адвокатов или врачей, чем мудрёнее человек говорит, тем больше его уважают. Ничто так не уронит нас в глазах местной публики, как удобопонятная речь. И всё же, возможно, нам придётся ждать долго. А я боюсь, что начну пить джин и окажусь рядом с тем сычом. Так что давайте поговорим неудобопонятно о нашей религии.