– Не моя вина. Не моя,– напрочь позабыв о существовании парнишки, Степан выговорил эти слова вслух.

– А чья же еще коли не твоя? Подсекать надо было вовремя!

– Шел бы ты вон… со своими… лучше б с кручи попрыгал.

И вправду: стайка детворы, облюбовавшая высокий каменный палец метрах в ста пятидесяти от места для рыбной ловли, избранного Степаном, с таким азартом, с таким визгом прыгала сейчас поочередно в воду, что он и сам бы, будь у него ноги, а не эти придатки из безвольной плоти, тряхнул стариной, сиганул вместе с ними, рванул наперегонки на тот берег и, видит Володарь, непременно добрался бы до него первым.

– А что, и пойду. Думаешь не смогу?

– Сможешь-сможешь, иди уже.

– И пойду.

Похоже, Лекич здорово струхнул. Зрачки расширены, лицо побледнело. Даже зубы как будто стучат, или это только кажется Степану?

– Что, не прыгал еще ни разу?

– Прыгал, всегда там прыгаю.

Врет пацан. Врет – и не краснеет.

– Ладно, иди уже, прыгун, а я за тобой отсюда пока понаблюдаю.

Долго уговаривать не пришлось: рванул малец так, что пятки засверкали, оставив, наконец, на долю Степана его желанное одиночество.

Десять родов северных и четыре южных. Итого четырнадцать получается. И куда же они пойдут? Какую часть линии фронта выберут для прорыва? Он бы все, буквально все отдал за то, чтобы идти сейчас в общем строю, напевая со всеми слова былины о доблестных братьях Кличко, самолично им, кстати, и выдуманной. Что поделаешь, от безделья и не на такое сподобишься. В данный момент Степан числился в роду Веперя кем-то наподобие барда. Трепуном – если в буквальном переводе, но слова этого он категорически не приемлил. Начиналось все с вечерних посиделок, когда весь род, от мала до велика, собирается на центральной площади. Тогда и идут в ход байки, пересуды, обмены свежими новостями да сплетнями. В какой-то момент все это дело стихает по знаку старейшины Сергия, а на самую середину площади выступают барды. У каждого из них своя культурная программа, представляющая собой в основном набор былин, временами исполняемых под аккомпанемент деревянной дудки. Ни ритма при этом, ни рифм естественно не соблюдается. Иначе говоря под понятием «былина» имеется у них в виду определенный, зачастую ограниченный набор слов о происходящих тогда-то и тогда-то событиях. Короче: набор информации. Когда же Степан соорудил себе нечто наподобие гитары и рискнул выйти пред ясны очи всего рода Веперя на одной из таких посиделок с песней Лебединского: «Я убью тебя, лодочник!», то произвел не просто неизгладимое впечатление, а самый, что ни на есть настоящий фурор, причем не только среди женской половины населения, но и среди самих воинов. Это была бомба. Бомба такой разрушительной силы, что без участия Степана отныне не проходили ни одни посиделки. Он улыбнулся, вспоминая, как засветились тогда гордостью глаза Улуши, гордостью за СВОЕГО МУЖА.

Внезапно внимание Степана привлек крик. Кричали с того самого пальца, откуда детвора только что прыгала в воду. Кричали как-то невнятно, и лишь когда до него донесся второй крик, он осознал, наконец, что же он означает.

– Лекич утоп! Утоп Лекич!!!

Миг на осмысление информации, и Степан несется уже к тому месту, откуда прозвучал крик. Именно несется, едва ли не парит над землей. Как ему удается делать это на костылях – он и сам не знает и сейчас даже не задумывается о такой глупости. Как он взберется на палец – вот вопрос. Стены почти что отвесные. По одной из них змеится трещина. Именно так. Именно по этой трещине и взбирались, наверняка, дети. Но у детей были ноги!!! Отменяется трещина, трещина отменяется! Прыгать он будет отсюда, прямо с основания пальца. Камень какой-то высовывается правда из воды, но, если постараться, то можно на него и не попасть, ведь так? «Так», – успокаивает он сам себя и тут же прыгает, летит вниз вместе с костылями. «Как я буду плыть на одних руках?» – мысль обожгла Степана и тотчас же испарилась, потому что водная гладь была уже совсем близко. В последний момент успел набрать в грудь побольше воздуха, ощутил как тело уходит глубоко под воду. Выпустил из рук костыли и открыл глаза. К счастью, вода чистая как слеза, видимость просто отличная. Каждый сантиметр дна виден, а вот тела мальца почему-то нет. Пробкой выскочил наружу, чтобы захватить еще воздуха и краем глаза заметил вдруг светлое пятно ниже по течению. Пятно унесло довольно далеко, но это наверняка Лекич там, это его тело! Грести, грести, как никогда в жизни не греб!!! Вот тело уже совсем близко, Степан приподнимает голову Лекича над водой и начинает грести обратно. Хотя точнее даже не обратно – куда ему против течения! Тело даже без участия мозга, само, принимает решение плыть к ближайшему берегу. Рывок – и ребенок уже на прибрежном песке, глаза его закрыты, лицо выглядит холодным и мертвым. Вокруг начинает собираться толпа зевак, но ему сейчас не до них, ему надо вдохнуть в эту плоть жизнь, если это, конечно, возможно! Руки Степана делают искусственное дыхание: надавливают на грудную клетку раз, второй, третий… Мозг же застыл, парализованный нечеловеческой жутью. ЭТО ЕГО ВИНА!!!