– Вспомнил, – заорал Сашка, – ты на Барби похожа, только она дура дурой и лицо глупое.

– А твоя Барби так может?

Старую сосну повалило ветром, и она упала, упираясь вершиной в стайку берёз. Настя легко запрыгнула на неё, изящно, как балерина пробежала вверх, ловко повернулась на одной ножке и, лукаво улыбнувшись, легко встала на руки. Постояв, медленно перенесла вес на одну руку, другой помахала ему. Резко прогнулась в кольцо, коснувшись кроссовками головы, затем распрямилась, как пружина, взлетела в воздух и легко приземлилась рядом с Сашкой. Он уцепился за неё, подхватил на руки и понёс, причитая: – Никогда, слышишь, никогда больше так не делай! Ты меня до дурдома доведёшь, я до свадьбы не доживу…

Настя, обняв крепкую шею, шептала: – Сашечка, я и в дурдоме рядом буду, и до свадьбы мы вместе не доживём…

Сашка суеверно поплевал в сторону и полез целоваться. Целовались долго, до одури. Потом он слегка отодвинулся и, глядя ошалелыми глазами, сказал: – Настёна, без глупостей! Предупреждаю.… Только после свадьбы! – И опять Настя звонко хохотала, а он не отводил глаз и спотыкался.

Заканчивался сентябрь. Жара заметно спала, дни стали короче, ночи прохладней, но дождей так и не было. Погода стояла не северная, и Сашка хвастал: – У меня с небесным офисом прямая связь, сказал, что нужна хорошая погода, вот тебе и, пожалуйста!

Каждое воскресенье Настю подхватывали сильные руки, тёплые губы жадно обцеловывали, а родной голос приговаривал: – Наконец-то! А то жду, жду…

– Давно пришёл?

– Только что, вон рюкзак стоит.

Они шли к себе, и Сашка возмущался: – Машину Серёга едва завёл, не следит за ней совсем, представляешь! Чуть не опоздал. Ты, Настёна, если что, не пугайся, значит что-то с машиной. И здесь одна не сиди. Раз меня нет на перекрёстке, иди в деревню, я тебя там найду.

Ягод в лесу было мало, но, гуляя в лесу, успевали собрать несколько горстей и чай пили со свежим вареньем. Сашка покупал в деревне картошку, овощи, мясо. Сам стряпал.

– Я, Настёна, привык. У меня брат младший Юрка, немного шалопай, но хороший пацан. Музыкой увлекается, говорят большой талант. Так я, когда дома, не даю ему делать чёрную работу, пусть бережёт свои талантливые пальчики. От тебя он будет без ума, вот увидишь! Мои вообще встретят тебя, как королеву. А уж бабуля… Бабуля моя сразу запричитает: какая ты тоненькая, да как же ты жива до сих пор, да не кормили тебя в детстве, что ли?! И начнёт пичкать едой чётко каждые пятнадцать минут. И будешь ты, Настёна, толстая и красивая, как персик!

Настя задумчиво улыбалась или уходила на берег и, глядя на воду, тихонько напевала. Однажды Сашка крикнул: – Настёна, душа моя, пой громче, мне не слышно.

Настя подумала, обвела взглядом реку, противоположный скалистый берег, поросший густым ельником, вздохнула и запела. Низкий, сильный, красивый голос перелетел реку, ударился о скалы, рассыпался на части, которые подхватило эхо и что-то подняло на верхушки елей, что-то опустило до самой воды. И столько любви, столько тоски было в незнакомых словах широкой и вольной мелодии! Сашка замер у костра с ложкой, изумлённо тараща глаза, и не заметив, что сбежали пельмени, которые он так старательно лепил.

– Что это?! Настёна, что это?

– Когда-то нашим соседом, Сашечка, был грузин. Давным-давно за что-то сослали его на север, так он здесь и остался. Он, наверно, очень тосковал по своей тёплой Грузии и часто пел эту песню. А я запомнила.

– А голос, Настёна, голос! У тебя такой мощный голос, откуда это? Как у тебя на него сил хватает?

– Говорят, кто в детстве много плакал, у того связки сильные.