Не выдержала матушка и говорит Никитке:

«Вижу я сынок, сердце твое не на месте, тревожит тебя печаль лютая, не мучай ты меня, матушку свою, расскажи что случилось».

Сознался Никита Иванович. Стала мать просить отца, чтобы побыстрее невесту им забрать да свадьбу сыграть. Но Ивана Григорьевича уломать-то не просто так оказалось.

– Одна у меня дочь, одна! – восклицал он, поморщившись.– Куда ее торопить. Матери у нее толком – то и не было, к браку-то ее никто и не готовил.

Но, все же, побоявшись ссориться со своим сватом будущим, уступил и согласился детей познакомить, а там – как сложится – согласится невеста – так свадьбу сразу сыграем, а коли – нет, то ждать ее восемнадцатилетия придется.

Узнала Акулина, что сваты едут, впервые на отца разгневалась, даже ножкой топнула.

– Не выйду, – говорит, – из горницы!

Но все же любопытство свое взяло, и вышла девушка. Только жених ей не по нраву пришелся – молчаливый, да преданный слишком. А как смотрел-то он на нее – глаз не отрывал.

«Невесело мне с таким мужем будет!» – сразу подумала Акулина, но увидев подарки дорогие – серебряный набор, шаль пуховую, кокошник бирюзой да малахитом украшенный, да пуд соли отцу, смягчилась. Согласилась пока с ответом повременить на жениха посмотреть и во встречах ему не отказывать.

Никогда не приезжал он к Акулине с пустыми руками – то бусы подарит, то пряник медовый, и всегда цветы ей привозил заморские:

«Ты как эти розы дивная. Акулина – орлица моя, гармония сердца моего, песня моя!»

Вроде бы и льстило ей такое внимание – все девушки в уезде ей завидовали, да вот только характер ее задорный, знай свое выкрутасничал. Словно, чертёнок какой, за левым плечом, ее поддразнивал. Взяла она его букет и тут же наземь бросила.

– Ой, розы проклятые, ручку нежную девичью шипами колют острыми. Специально что ли! Больно-то как! – вскрикнула, отвернулась и губу закусила обидчиво. – Не люблю я розы колючие, а люблю кувшинки нежные да лилии водяные, что на дальней топи растут.

А сама подумала: «Авось, русалки, какие его схватят, да и на дно утащат».

Но и в следующий раз приехал Никита и лилий привез водяных. Целую корзину набрал, только без воды они быстро завяли. Взглянула девица и рассердилась ещё больше: «Что это? Что за гадость? Перед подружками высмеять меня хочешь?»

Никита уж и что делать не знал. Все ее не радовало, все не нравилось. Видел он, что не люб Акулине, но поделать ничего не мог с собой. Ноги его сами несли в соседнее село. Да вот только после каждой встречи он все озабоченней да хмурнее становился. То приедет, а нянюшка бежит – заболела девушка – жар у нее, то на ярмарку с подругами уехала. Уж и мать стала говорить, что б бросил он эту невесту – вон, сколько в округе красавиц, Варвара давно по нему сохнет, соседская Аксинья и лицом, и ростом вышла, но Никита и слушать никого не хотел.

Лишь один раз кинулась к нему на шею Акулина, когда он ей золотой перстень с изумрудом подарил обручальный фамильный. Обняла его за плечи и уже хотела поцеловать в щеку, но вдруг резко отстранилась и, опустив глаза, поблагодарила.

«Лёд тронулся», – подумал было он. Но коснуться Акулины, так резко вдруг отстранившейся от него, не посмел.

Никогда ещё не было такого счастья на сердце парня как в тот момент, надежда всеми всполохами красок зажглась в его душе. Но, как оказалось, надежда та была ложной.

Варвара угрюмо уставилась в окно. Нежная зелень и голубое без единого облачка небо совсем не радовали ее. Столько времени ждала она прихода лета, тепла, солнца после суровой зимы, но сейчас общее веселье и суета полевых работ лишь утомляли. Варвара не могла отвлечься от своих печальных мыслей ни во время работы по дому, ни на огороде, ни даже в отцовской лавке. А мысли ее всегда сводились лишь к одному – к Никите, купеческому сыну.