– Да, отец.

– Выделите помещение, – это он уже бросил Соденбергу. – А впрочем, и этот зал подойдет; надеюсь, тут есть камеры?

– Да. – Президент взял себя в руки. – Вы что, хотите прямо сейчас устроить дуэль? С кем первым?

– Через десять – пятнадцать минут, с тремя сразу. Вольф, будьте добры, найдите пустую комнату неподалеку, дочери надо подготовиться.

Соденберг опять впал в ступор с обеспокоенностью на лице. Вольф порывался возражать, но я не дала ему такой возможности, направившись к выходу, и ему пришлось последовать за мной.

– Дочь, я хочу «смерти с одного удара».

– Да, отец.

Когда за нами закрылась дверь, Вольф выпалил:

– Ваш отец псих, он что, хочет убить вас?

– Не стоит оскорблять моего отца, ректор Вольф. – От моего тона Вольф, собиравшийся что-то добавить, заткнулся. – Мне нужна довольно просторная комната.

– Да мы можем зайти в любой класс, они тут недалеко…

Мы немного прошли по коридорам, Вольф нашел и открыл своей карточкой какое-то помещение, зажег свет. Ничего, сойдет.

– Спасибо, подождите меня у двери, не входите.

Он молча послушался.

Я потушила свет и села по-турецки прямо на полу.

Мертвое пространство, лишенное силы; воздух мертвый, химический, как на корабле. Силы на этой планете мне не собрать, не с чего. Да ладно, моя сила внутри меня. Я раздувала ее, как раздувают костер, пока она не загорелась ровным послушным пламенем. Я сама стала просто пламенем, сильным, обжигающим; у пламени нет страхов, нет сомнений. Я вскочила и выскользнула за дверь; не глядя на Вольфа, направилась к своим врагам. Им предстоит честь умереть с одного удара. Я подарю им эту честь. Мир был черно-белым, четким и контрастным.

Я вошла – все было готово, часть людей ушла; те, что остались, жались к стенам. Тарелки стереокамер направлены в центр, на стоящую там троицу. Я вышла в круг, трое ухмылялись.

– Бой.

И все, память отказывает. Бой я знаю, посмотрев съемку. Первый приближается и падает с перебитой шеей. Мы начинаем кружить с двумя, второй кидается и получает шоковый болевой удар. Третий – самый опасный; мы кружим, он нападает – я ускользаю. Вдруг он кидается вбок, в его руках оказывается коската, лицо озаряется хищной победной улыбкой. Он замирает в высокой позиции; я, как бы танцуя, иду на него; он замахивается, мои движения смазанны, и… его голова слетает с плеч, кровь фонтанирует из шеи. Коската у меня в руках, я ищу ее хозяина, натыкаюсь на испуганный взгляд Гауфмана, опускаю глаза вниз – пустые ножны – и всаживаю коскату ему в бедро навылет.

– Признается ли дуэль честной? – безжизненный голос, мой.

– Да. – Отец.

– Да. – Соденберг.

Я выхожу из зала, мне почему-то очень нужно оказаться одной. Я иду к тому классу – хвала Судьбе, он не заперт, захожу, закрываю дверь. Пол летит мне в лицо, успеваю завалиться набок. Из горла рвется крик, глушу его рукавом, но даю себе выкричаться, я катаюсь по полу, как будто в шторм на яхте. Кричу долго, крик высвобождает слезы, наконец-то они хлынули, дальше будет легче. Когда я уже смогла плакать, не подвывая, пришли мысли. Отец, как он мог? Как он мог заставить меня убить троих человек, не из самообороны, а так, просто так. Ронан рассказывал, что он дрался на дуэли два раза – измолол противникам все кости, и от него отстали – зауважали. Зачем надо было убивать, достаточно было искалечить, я бы смогла сделать это зрелищно. Почему отец отдал этот приказ мне, не брату? Почему? Почему он не пощадил мои чувства? Он что, считает меня машиной для убийств? И как местные отнесутся к смерти своих? Не станут ли мстить? Хотя если отец пошел на такое, значит, не станут, он всегда все хорошо просчитывает. И опять: почему отец сделал это, я что для него, ничего не значу? Истерика постепенно затихла, не оставив сил даже дышать. Расплата за насилие над собой, своим разумом и телом. Надо шевелиться, надо, время идет, я и так здесь почти час, меня, наверное, уже ищут, а Вольф может привести их сюда. Увидят на полу, зареванную – и все насмарку. Я тяжело встала, включила, зажмурившись, свет, достала платок, промокнула лицо. Хорошо, что запаслась мазью от ударов, она всегда при мне, на поясе; в очень маленьких количествах она снимает отеки, главное не нанести ее слишком много. Нанесла, промокнула, снова села на пол, пытаясь хоть чуть собраться с силами – у меня ноги подкашивались, что было результатом шоковой нагрузки во время дуэли. Прошло несколько минут в блаженной тишине, неожиданно в дверь постучали – то ли звукоизоляция хорошая, то ли подошедший был в мягких ботинках. Этот стук впрыснул в кровь так необходимый мне адреналин. Я встала и открыла дверь. На пороге стоял мужчина (кто ж еще, не женщина же!) до тридцати, пол-лица – ужасная ожоговая маска, пол-лица – на зависть донжанам.