И вот теперь, когда мы резво пробежались по гаражу и его составляющим, так физическим, так и отчасти метафизическим, позвольте мне представить нашу группу:

Левый – барабанщик.

Рон – бас-гитарист, очень редко и очень жидко бэк-вокал.

Юля – бэк-вокал и перкуссия в виде хлопанья в ладоши.

И ваш покорный слуга – автор текстов (текстист), вокалист и клавишник (без клавиш).

Группе нашей чуть более трех месяцев, ровно столько же, сколько и моим отношениям с Юлей, и название для нее, для группы, а не Юли, мы пока не придумали. Юля желала, чтобы мы именовались «Десной» – в честь нашей реки, что мило и патриотично. Я бы хотел название по-английски, вроде «Warehouse», или «Rosmary Babies», или «Unit 731» или на худой конец, чтобы угодить эстетическим предпочтениям своей fille, «A Study in Scarlet». Левый предложил название «Internethead», и на этом его предложения иссякли. Рон же хотел пойти авангардным путем и оставить группу без названия, даже название «Без названия» или «Untitled» его не устраивало. Он часто любил мечтать вслух об афише, на которой нет названия, но которая без усилий собирает Лужники, Олимпийский, да что там Олимпийский, Madison Square Garden. «А не замахнуться ли нам на Мэдисон Сквер Гарден?» – любил перефразировать Евстигнеева Рон, особенно после стаканчика пива, смешанного с водкой. Рон был идеалистом, как и я, поэтому-то я с ним и дружил, покровительствуя любому бреду, слетающему с его пьяных губ.

В самом дальнем углу гаража рос дикий подорожник. Я встал и сорвал один лист. Всего один – потому что не хотел рубить на корню все героическое стремление природы произрастать в непогоду подорожником сквозь гаражный фундамент. Я сел обратно в кресло и стал проговаривать вслух мной вчера написанный стих, посвященный Лизе.

На словах «Пусть светятся твои глаза любви лучами» в гараж вошли. Вошла Юля. И посмотрела так, как будто бы я кого-то убил.

– Ты что, молишься? – спросила она с подозрением. – И добавила:

– Привет.

– Нет. Привет.

– Стихи читаешь?

– Да.

Юля убрала в сумочку ключи, которые ей не понадобились.

– Помнишь, что ты вчера мне говорил? Про сегодня?

– Что я говорил?

Юля улыбнулась мне, и презрительно, и заискивающе.

– Ковыряка, ковыряться вновь будем? «Экзамены…", «Нагрузили так, что спины трещат…", или как-то по-другому, это твои слова?

– Мои.

– И что сегодня на репетицию не придешь, тоже твои?

– Тоже.

– Что же ты тут делаешь?

Я вскочил с кресла, сжимая подорожник как гранату.

– Да как ты смеешь? – драматически я возопил. – Вместо того, чтобы возрадоваться неожиданной встрече с любимым, ты начинаешь устраивать ему допросы!

Юля опешила, но моя фамильярная драма ее не смутила.

– Еще скажи, что притащился сюда, чтоб встретиться со мной, ага. Сделать мне сюрприз!

– Я же не знал, что ты придешь. – Я уселся обратно в кресло. – Я ждал Рона.

– С Роном хочешь видеться, а со мной нет? Тебя он, как я, не раздражает, правда?

Я грубо зарифмовал слово «правда». Получилось не то, что непристойно, а как-то глупо. О таких своих проколах я могу жалеть часами.

– Поэт! – воскликнула Юля даже торжествующе. – Артист, текстист и шовинист! Слабо сказать, что не хочешь видеть меня, боишься?

– Не боюсь, мне нравится, когда ты на меня злишься, – искренне сказал я.

– Вот так значит! – Юля картинно уперлась руками в бока. – Я для тебя маленькая злая собачонка, так что ли?

Удачное сравнение, подумал я, но вслух не сказал.

– Просто тявкаю, всерьез меня можно не воспринимать?

– Чего ты завелась? – устало спросил я.

– Ты мне врешь постоянно. Все три месяца ты врал, что не пришел поэтому и из-за этого, врал, что кто-то тебе как-то чем-то помешал, врал, что никакой Маши нет, врал, врал, врал все это время, не переставая. И постоянно выкручивался. – Юля произнесла это спокойно, подражая моему тону и делая такие же интонации. «Назло мне, чтобы лишить меня удовольствия видеть ее злой!» – подумал я довольно.