— Кайя, ты там?!

Нет меня, я превратилась в русалку и уплыла в недра канализации.

— Здесь! — откликаюсь нехотя.

Подхватываю бокал за тонкую ножку и выпиваю его содержимое залпом.

— Чай будешь?!

— Я буду свою чистую сухую постель! — кричу, прищурившись и любуясь игрой света в пузырьках пены.

— Я уже перестелил! — снова доносится снаружи. Надо же, какие мы сегодня послушные и исполнительные. — Так чай будешь?!

Тянусь к столику за бутылкой из темного стекла. Едва не выронив, обхватываю мыльными пальцами и взвешиваю в руке, после чего переворачиваю горлышком вниз — в белую шапку пены на моей груди падает одинокая красная капля. Печаль.

Решительно возвращаю бутыль обратно на столик.

— Буду!

Раз не ушел, надо же выяснить, какого черта мой великовозрастный братец забыл у меня дома.

***

На барной стойке меня ждет полная кружка парующего чая. Ярко-голубая, с желтой уточкой на боку — моя любимая. Кто-то явно собирается подлизываться.

Задрав длинные полы халата повыше, чтобы не запутаться в них и не убиться, взбираюсь на высокий барный стул. Брат колдует над второй порцией чая с другой стороны стойки — у кухонного стола. Долго готовит, вдумчиво. Чтобы подольше побыть ко мне спиной, ага.

— Ну и? — подталкиваю. Пробую чай. — М-м… Вкусно!

Шон бросает на меня довольный взгляд через плечо.

— Специально для тебя купил.

И ставит передо мной вазочку с конфетами. Молочный шоколад в три часа ночи — додумался!

Хватаю конфету и, развернув чуть ли не со скоростью света, тут же забрасываю ее себе в рот. Прости меня, Боже, ибо я согрешила.

— Ну и? — повторяю с набитым ртом. Я у себя дома, а не в прямом эфире, хочу — и чавкаю.

— Что «ну»? — пытается сыграть в дурачка братец.

Закатываю глаза.

— Антилопа гну! — Тянусь ко второй по счету конфете и мастерски разделываюсь с оберткой. — Что ты тут делаешь?

Брат мнется, закусывает нижнюю губу, топчется на месте.

— Ау, я, вообще-то, еще здесь! — напоминаю, салютуя ему третьей конфетой. Такие вкусные, заразы. Мне же теперь из-за них два часа на беговой дорожке бегать!

Шон вздыхает и подтягивает к себе второй стул, садится напротив. Смотрит куда-то вниз, избегая встречаться со мной взглядом, отчего светлые несвежие космы завешивают ему лицо. Он, вообще-то, у меня красавчик, когда не отекший с похмелья. Этакий блондинистый ангелок с пухлыми губками и ясными глазками цвета неба в погожий денек — девчонки таких любят. Полагаю, одна из таких «любительниц» и оставила клок длинных рыжих волос в моей раковине.

А тем временем четвертая конфета манит меня яркой этикеткой. Уверена, будь у нее глаза, она бы непременно мне подмигнула. Хитрая обольстительница.

Отворачиваюсь от вазочки. Все, я кремень.

— В общем, я поссорился с папой и ушел из дома, — объявляет брат, вынуждая меня повернуться к нему лицом. Однако коварная конфета тут как тут, и я сдаюсь почти без боя перед ее натиском.

— Прям так и поссорился? — уточняю, шелестя фантиком.

— Угу. — Вид у братца и правда такой, будто кто-то по крайней мере умер. — Он сказал, что я бездарность! — выпаливает, сверкая глазами.

— Гм, — оцениваю, покачивая головой из стороны в стороны. — Жестко.

— Несправедливо!

Тут-то и наступает то самое время, чтобы съесть пятую конфету и ничего не ляпнуть. К черту фигуру.

Дело в том, что несколько лет назад Шон всерьез увлекся музыкой и даже порывался бросить учебу в юридическом, куда, собственно, и поступил-то по настоянию и протекции отца. А юрист, надо сказать, из моего брата такой же, как из меня управляющая сетью отелей. Но папа сказал — сын пошел. И дабы этот сын не загубил свою будущую карьеру, играя на гитаре в сомнительных местах и в сомнительной же компании, папа купил ему собственный клуб и собственную группу, которую тогда еще восемнадцатилетний Шон с гордостью назвал «Пьяные бесы». Из какого бабкиного сундука он извлек это пошлое название, одному богу известно. Но благодаря папиным деньгам и хорошей выпивке в заведении группа стала довольно известна. А клуб «Бунгало» весьма популярен.