Да все и так чувствовали, что долго сидеть на морозе с голой попой себе дороже.

Когда мы вернулись в клуб, к нашему удивлению, зал был полон. Стояли духота и холод одновременно. Печка не спасала.

– На сцену выходим без пальто, – муштровал нас Борька.

– Так холодно же, – стонали мы, – вон изо рта пар идёт.

– Может, надышат, – понадеялся кто-то.

– Чтобы не простудиться, каждому, кто приходит со сцены, будем наливать стаканчик для сугрева, – распорядился Борис. – Ну что, поехали?

В нашем концерте имелся свой, шикарный, по общему мнению, конферансье. Мы уговорили поехать в свой первый тур старшекурсника, который вёл в универе все концерты, обладая поразительным басом. Из-за низкого красивого голоса его прозвали Левитаном. Он сам так уверовал в это, что порой даже представлялся при знакомстве: Георгий – местный Левитан.

Мой номер был первым, и я стояла на стрёме, слушая начало концерта в исполнении нашего Левитана. А тот, видимо, для того, чтобы раскачать публику, решил начать с анекдота. Анекдот показался мне странным. Выглядел он, именно выглядел, следующим образом. Левитан стоит на сцене, щёлкает пальцами, как в танце, поворачиваясь в разные стороны, и говорит:

– Вот стою я на Красной площади. Подходит ко мне мужик и спрашивает – чего это ты делаешь? (А сам продолжает щёлкать пальцами). Я ему отвечаю – крокодилов шукаю. Мужик мне говорит – тут же нет крокодилов. А я ему – вот потому и нет, что я их шукаю.

– Что за странный анекдот для начала патриотического концерта, – подумала я. И вообще, почему шукаю, а не шугаю? Что он хотел этим сказать – он их там искал или гонял, этих крокодилов на Красной площади? А из патриотического здесь, видимо, только слово Красная площадь? Или я чего-то не понимаю.

Зал, видимо, тоже ничего не понял и отреагировал реденькими, осторожными хлопками. А я за лингвистическими рассуждениями о шукаю и шугаю даже забыла, что мне сейчас на сцену. И вдруг слышу:

– А сейчас перед вами выступит лауреат Всесоюзных конкурсов чтецов Вероника Иванова.

– Так я и знала, – только и успела подумать я, когда меня уже вытолкнули на сцену.

После анекдота о крокодилах надо было спасать положение настоящим патриотизмом, а заодно хоть как-то оправдать присвоенное мне Левитаном звание лауреата Всесоюзных конкурсов. Я, используя всё своё актёрское мастерство, полученное на практикумах по выразительному чтению в университете, начала читать негромко, чтобы привлечь к себе внимание, а потом, повышая голос, начала вкладывать в него всю свою силу и финал и так пафосного стихотворения проорала со всей мощью, на которую была способна. В зале похлопали.

– Ну и ладно, отстрелялась, – вздохнула я с облегчение, замахнув свою долю мерзкого, но необходимого согревающего.

Потом девчонки пели про БАМ и Надежду, потом Борис пел сам, аккомпанируя на гитаре. Но самые бурные аплодисменты выпали на долю нашего Пирогова – Есенина.

Он вышел на сцену шатаясь. Видимо, для сугреву захватил с собой собственное «лекарство». Голова его, как всегда, была нечесаной и лохматой. В универе мы кое-как объяснили ему, что наш концерт патриотический, и ему надо среди своих стихов найти что-нибудь о природе родного края, о берёзках и лесочках. Но поскольку на сцену Венька вышел под очень хорошим воздействием согревающего, он, кажется, позабыл обо всём на свете и завёл своё любимое:

Я одного с Есениным рода,

Погулять и выпить не прочь,

Я плоть своего народа,

Мне плевать, что пью день и ночь…

Уже первые строчки его дребедени, к нашему всеобщему изумлению, вызвали такой восторг публики, что она разразилась аплодисментами, содрогающими стены сарая. Венька ещё довольно долго бегал по сцене от края до края, размахивая руками, и выкрикивал пьяным голосом свои вирши, и в конце концов, кажется, надоел «своему народу», внимание которого его так вдохновило. Пришлось Левитану чуть не за шиворот, как бы обнимая, выволакивать его в нашу комнатушку, где окрылённый успехом Пирогов еще долго приставал ко всем с предложением ещё что-нибудь почитать, пока не уснул в обнимку с печкой.