– Варечка! Больно? Погоди, – аккуратно взял её на руки и почти бегом унес на кровать. – Не больно? Точно не больно? – Даже пот выступил у него над переносицей. Убедившись, что Варя в порядке, бессильно уселся прямо на пол у кровати.

– Ты меня так не пугай. Я так за тебя боюсь, что даже у меня самого заболело в позвоночнике. Пойду я. Завтра прибегу.

Варя, едва хлопнула за ним дверь, на цыпочках подошла к окну и посмотрела вслед. Немного кривоногий Гриня шёл медленно, непослушные вихры топорщились на затылке, как в детстве. Остановился и оглянулся беспокойно на её окна, а потом только пошёл дальше.

Утром следующего дня он задержался. Варя даже забеспокоилась, пару раз выглядывала в окно. Часам к десяти он снова был на своём «медбратовском» посту.

– Может, бабе Ане что-то помочь надо? – спросил он, когда домашняя мелочовка была уже сделана, и Варя готовила обед.

– Не, она у нас молодец. Справляется сама. Крепкая моя бабуля. Не зря мы ей смертный узелок распотрошили, – рассмеялась Варя, опять вспомнив давнюю проделку с флагом.

– Варь, и ты тоже помнишь про синие горы? – удивился Гриха. – Я вчера смотрю на сопки и вспомнил наш поход.

– А мне они в больнице в голову лезли, мои синие горы. Думаю, не сходила, а теперь и вовсе не получится, – загрустила неожиданно Варя.

– Делов-то! Наливай в термос чай, хлеба положи. А я побегу домой, соберусь – и поедем. Мы ж теперь на колёсах, в какие хочешь дали доберёмся. Ведёрко небольшое возьми, черёмухи нынче вал.

Обрадованная Варя быстренько облачилась в старенькое трико, отцовскую энцефалитку и материнский платок. В сумку сложила хлеб и чай, чуток зеленого лука. Гриня минут через десять уже был готов, стоял у ворот. Привычно распахнул дверцу автомобиля и помог Варе разместиться.

– Давай сначала к бабуле, а то потеряет меня, – предупредила Варя водителя. Баба Аня, узнав о поездке, сразу в слёзы: «Тебе же лежать надо, а ты собралась куда-то».

– Баб Ань! Она и будет лежать, вон, лежак с нами. А я тебе черёмушки подберу на пироги, а, баб Ань? Достань-ка нам свой горбовичок, – дипломатически под руку подвёл её к амбару.

– Но, коли так, ладно. Бери посудину, – успокоилась старушка и подала Грине двухведёрный горбовик из легкой дюральки. Убедившись, что внучка уже улеглась на заднем сиденье, уважительно посмотрела на Гриню, а потом старательно перекрестила вслед отъезжающую машину.

– Но, Варюха, горбовик нешутошный. Засучивай рукава, раз нас из-за черёмухи только отпустили, – посмеивается парень. Дорога шла через колхозные поля. Укатанные во время уборочной разномастной техникой дороги были сродни асфальту: каменной плотности, ровненькие, только местами были высохшие глубокие ямы от минувших летних дождей.

Варька, полёживая на сиденье, дышала ягодным ароматом, который источал горбовик. Деревянное его днище за всю долгую службу впитало столько соков, что в салоне машины, казалось, было тесно от голубичного и брусничного духа.

По закрайку дальней пашни полукругом стояли черёмушные кусты-исполины, обожаемые всей деревней, особенно ребятнёй. На исходе сентября ветви были унизаны ягодой. Черёмуха маслянисто блестела, нарядно обрамляла сарафанно-красные листы, изредка медленно падающие на землю.

Гриня, прихватив ведёрко, стал возле первого же куста и проворно набирал ягоды.

– А ты прогуляйся пока, только далеко не броди. Соскучилась, поди, по лесу в больнице своей! – крикнул ей вслед. – И осторожней, не оступайся!

Варя подалась от черёмух к березовой рощице, где от редких порывов в кронах падали вниз глянцево-желтые и пятнистые листья. Листопадный дождь не был безмолвным. Чудилось Варе, что листочки тихо-тихо переговаривались друг с другом, медленно вальсировали в каком-то им понятном танце и потихоньку затягивали в этот танец и её. После дороги и шума двигателя наступившая тишина была какой-то нереальной, колдовской. И больше всего хотелось никуда не уходить, а кружиться бы здесь в этом золотом дожде, а потом тихо улечься на жёлтый ковёр и смотреть, как сверху всё прибывают и прибывают золотые парашюты.