Глеб Модестович проследил за моим взглядом.

– Из отдела снабжения, – сказал он. – Не дело, если высоколобые занимаются, скажем, чисткой обуви. Так какие проблемы?

Я опустил в темную жидкость два кусочка сахара, в голове сотни вопросов, медленно размешивал серебряной ложечкой. Кабинет постепенно заполнялся густым ароматным запахом.

– Глеб Модестович… если честно, то когда мне сказали, какую зарплату буду получать, я согласился так поспешно, что едва из штанов не выпрыгнул. Сейчас же хочу понять… в пределах допустимого, конечно, чем занимается фирма, чтобы быть максимально полезным. У меня никогда не было идеалом «получаю столько-то рэ и ничего не делаю». Я люблю работать, хотя с таким заявлением даже в рыночное время выгляжу полным идиотом.

Он смотрел на меня без насмешки, лицо оставалось серьезным. Сахар размешивал так же машинально, как и я.

– Не вы один, – заметил он устало. – Не вы один. Могу сказать, что здесь вы среди… подобных экземпляров. Я, кстати, тоже больше люблю работать, чем развлекаться.

Я подумал невольно, что в его возрасте уже ничего больше и не остается, как работать, а он, словно прочитав мои мысли, добавил:

– И всегда любил. Даже во времена, когда был моложе вас, Евгений Валентинович.

– Да я ничего такого…

Он прервал:

– Насчет нашей работы, Евгений Валентинович. Наша цель, вы будете смеяться – сейчас принято смеяться над всем, особенно над святыми целями, – наша цель – самая благая на свете. Выше ее, как говорится, нет вообще. Итак, чем занимается фирма? Скажу честно: работаем на благо всех людей. Не какой-то группы, нации или религии, а именно всего человечества.

Я спросил осторожно:

– Благотворительная организация?

Он кивнул:

– Именно!

– То есть, – уточнил я, – принимаете пожертвования, покупаете на них зерно и отправляете в Африку?

– И это тоже.

Он наконец положил ложечку на блюдце и осторожно прихлебывал кофе, удерживая чашку двумя руками. Я тоже так люблю смаковать, но, чтобы он не подумал, что передразниваю, взял одной рукой, продев палец в ушко ручки.

Мне показалось, что он заметил искусственность моего движения, по губам скользнула легкая улыбка.

Я пробормотал ошарашенно:

– Простите… Вот уж не ожидал увидеть под такой солидной крышей таких… таких идеалистов!

Он ответил мягко:

– Евгений Валентинович, разве вы забыли свои работы? Такой идеализм экономически выгоден. Общество без войн быстрее развивается, богатеет, люди начинают заботиться о своем здоровье, а не только о том, как бы уцелеть, выжить… Общество без конфликтов охотнее развивает науку, культуру, искусство. Общество с высоким уровнем образованности скорее создает научно-технические ценности.

Я пробормотал снова:

– Да, но… все, когда произносят слово «общество», подразумевают общество своей страны!

– Согласен, – ответил он мягко. – Что ж, мы – первые, кто заботится обо всем человечестве. Для нас нет разницы не только между населением европейских стран, но даже мусульмане, которые сейчас с Западом в жесткой конфронтации, а кое-где даже идут бои, – для нас такие же люди, как и жители Берлина, Парижа, Москвы или Лондона. И мы помогаем им в меру своих сил поддерживать мир, гасим конфликты…

– И что, – спросил я почти шепотом, – удается?

– Гасить конфликты?

– Да.

Он грустно улыбнулся:

– Иногда удается.

Я молча допивал кофе, совершенно ошеломленный и раздавленный. За спиной Кронберга маячат миллиарды долларов, но все они вкладываются в операции не для разжигания по планете войн, а для их удушения?

Глеб Модестович наблюдал за мной с мягкой отеческой улыбкой, как смотрит умудренный опытом родитель на дитятю, что изрекает непререкаемые детские глупости, вроде того, что никогда не женится, будет моряком или дворником, чтобы первым собирать на тротуаре красивые пуговицы.