Мальчик и дежурный монах захлопали.

Лобсан, казалось, даже не слышал их аплодисментов. Он снова тряхнул рукой, и шариков стало три. Еще – два. Еще – один.

Мальчик подал монаху шарик – так, должно быть, маленький Суматикирти дарил Будде хрустальные четки. Лобсан взял шарик, положил на ладонь к другому, сложил руки лодочкой, потряс – шарик остался только один.

– Ух!

Лобсан стукнул шариком о порог. Словно доказывал, что шарик, как и прежде, резиновый. Сжал его в кулак, пробормотал мантру, раскрыл ладонь.

Шарика больше не было.

– Лучшая проповедь об иллюзорности, которую я слышал! – провозгласил дежурный монах.

Лобсан снял шляпу и заглянул в храм. Сквозь дым поблескивала статуя Будды. Наш герой сделал положенные простирания, потом подошел к курильнице, достал конверт и стал держать над дымом.

– Приходится много жечь, иначе тут все будет пахнуть, – пояснил за спиной дежурный монах, – Мы прямо над сточной клоакой стоим.

Лобсан распрощался и зашагал обратно. За полицейским участком начались особняки китайских торговцев. Они были очень похожи на английские, только стояли кучно и были все немного одинаковые.

Он постучал посохом. Открыла горничная-малайка в накрахмаленном чепчике.

– Простите, мы не подаем…

– Наш монастырь не нуждается в пожертвованиях, – заверил ее Лобсан, – у нас свое большое хозяйство. Я пришел, чтобы кое-что передать одному из ваших домашних.

Он протянул конверт. Малайка взяла осторожно, двумя пальцами.

– Это для Гарри Ли. Лично в руки.

– Как хорошо пахнет! Как индийские благовония…

– Да. Это духи.

– А что за письмо? Секретное?

– Да. От одной русской девушки. Я не могу назвать ее имя. Возможно, это любовное письмо.

Малайка прыснула.

– Хозяин, если увидит, меня в окошко выкинет! Он у нас вспыльчивый.

– Вы же знаете, у русских почти нет предубеждений против других народов. И я полагаю, сын вашего хозяина…

– Я понимаю! Бедный Гарри, он же совсем голову потеряет. Такие-то новости.

– Русские люди ужасно непредсказуемы.

– Да, а тут русская… Мне отец про русских рассказывал. Давно, лет десять назад, когда еще трамвай ходил, один русский матрос устроил скандал с кондуктором. Трамваи тоже были раздельные, если видели, потому что англичанин с малайцем на одну скамейку не сядет. А кондуктор следит за этим, хотя сам малаец, ну вы же понимаете. И вот этот русский моряк садится к малайцам, а малаец-кондуктор его прогоняет. Тогда он идет к пустой передней скамейке, а она только для европейцев, потому что там хоть чуть-чуть обдувает, и садится. Спрашивает, не запрещено? Кондуктор ему – нет. Тогда этот моряк берет и опускает сидение на спинку, они опускались тогда. И садится на него лицом к малайцам. Ох, что с кондуктором было!..

Монах распрощался и отправился в сторону набережной.

***

Набережная была местом суровым и официальным. Тяжелые административные здания с толстыми колоннами, похожие на белые ящики, выстроились вдоль реки, а между ними полыхала свежая зелень. Вся огромная британская Колония Проливов управлялась отсюда.

Китайцы повсюду, несмотря на сегрегацию. Многие из них – в европейской одежде, причем недешевой.

А по ту сторону парапета, куда ни посмотри, вздымались мачты и пароходные трубы. Корабли и кораблики кишели в Сингапурской бухте, словно тут было место их нереста.

Монах изучал диспозицию. Он уже собирался возвращаться, когда заметил кое-что примечательное.

По серым ступенькам почтового управления поднимался Гвион. В руке у мальчика был большой желтый конверт.

Монах подобрал накидку и отступил в тень за театральной тумбой.

Спустя несколько минут тяжелая дверь с начищенной медной ручкой выпустила Гвиона. Юный валлиец теперь шагал неспокойно: руки в карманах, а ноги, как на пружинах.