Любуюсь палитрой осенней,
Стих новый невнятно бурчу,
И нежною зорькой вечерней
Я душу больную лечу.
– Прекрасно, ни с чем несравнимо,
У вас здесь, как будто в раю!
Мне кажется, ангел незримо
Над вами простёр длань свою!
– Что есть, то уж есть, не отнимешь.
Давно я «кукую» в лесу
И знаю: увидев, застынешь,
Полюбишь всю эту красу!
А дочка давно зовёт в город,
Но я не хочу уезжать.
Вот если бы был ещё молод…
А то ведь пора умирать.
Пойдём-ка, подоим Пеструху,
Парного попьём молочка.
Она, правда, только старуху
Подпустит, а вот старичка…
Не очень-то и привечает,
Но надо кому-то доить.
На ласку она отвечает.
Да надо и свинку кормить.
Часы пролетели в заботе.
Стемнело. Спустился туман.
Горят небеса в позолоте.
Скулит еле слышно Руслан.
В печи дотлевают полешки.
Пузатый кипит самовар.
В стакан наливаю без спешки
Пахучий с душицею взвар.
Допил. Залезаю на печку.
Вокруг тишина разлитá.
Матвей погасил тихо свечку.
Сгустилась в избе темнота.
Как заново утром родился,
На завтрак испил молока.
Казалось, что я породнился
С простою душой старика.
– Спасибо за вашу заботу,
За русской души глубину!
Мне завтра уже на работу,
Быть может, потом загляну.
– Прощай. Может больше не встречу.
Ведь я уже немолодой.
А коль доживу, то привечу.
Ну, ладно, пока. Бог с тобой!
Часть третья:
«Конец?»
Иду на лыжах, труден путь
Среди заснеженного леса.
Вдыхает чистый воздух грудь,
Парит морозная завеса.
Ковром нетронутым снега
Лежат…
А ели – теремами,
Запорошённые слегка,
Стоят, грустя под небесами.
Порхают стайкой снегири
В кустах мороженной рябины,
И, наст вскрывая, глухари
Взлетают, так неудержимы.
Замёрзших сосен перезвон
Разносит ветер по округе.
Вот скоро и лесной кордон…
Неспешно подхожу к лачуге.
Смотрю: пустая конура,
Окно фанерою забито,
И дверь, трухлява и сера,
На навесной замок закрыта.
Не лает старый друг Руслан,
В амбаре не мычит Пеструха.
Всё так, как будто ураган
Промчался, и вокруг разруха.
Труба над крышей не дымит,
С крыльца лежалый снег не счищен,
Весь двор сугробами укрыт, —
Не пахнет обжитым жилищем.
Быть может, надо постучать
В дверь, что немного покосилась?
Стою, не в силах распознать,
Что за беда здесь приключилась.
Кричу:
– Эй, есть тут кто живой?
Но… ни ответа, ни привета,
Лишь только ветерок шальной
Гудя, разносит звуки эха.
По кругу обошёл избу
И весь участок вдоль забора.
Устал, пот выступил на лбу,
И поубавилось задора.
Осенний вспомнил разговор:
«Быть может, переехал в город
И променял лесной простор?..»
(Ох, как на шею давит ворот).
Ударил в двери сгоряча…
Когда б он умер – все бы знали
И мне за рюмкой первача
Всё непременно рассказали.
Ну, нет – так нет. Бреду назад.
Любуюсь елями, снегами.
Теплеет, будет снегопад,
И полнятся глаза слезами.
Колодезная водица
Из глубин живительную влагу
Деревянной зачерпну бадьёй.
Сам напьюсь и напою дворнягу,
Что к колодцу прибежит со мной.
Как сладка студёная водица
И чиста, как поутру роса,
Мне вовек тобою не напиться,
Не осилить жажду до конца.
Ни к чему «Ессентуки», «Боржоми»,
Непривычен к «Акве» мой живот.
В каждой клетке, в каждой хромосоме
У меня вода родных широт.
Запалю я самовар лучиной,
С мятой чай покрепче заварю,
Буду пить с медком… И с медициной
О сединах лишь поговорю.
Замастачу ковшик из осины,
Прикреплю к колодцу бечевой,
Чтоб любой, отбросив все кручины,
Насладиться мог живой водой.
Пусть он местный или вдруг бродяжит,
Но, испив из скромного ковша,
Помянёт меня и громко скажет:
«Хороша водица, хороша!»
Ухожу
Треплет гривы седых облаков
Налетевший откуда-то ветер.
Я покинул отеческий кров,
Двери в детство закрыв на рассвете.
Через лес, через луг заливной,
По обрыву над шепчущей речкой,
С болью в сердце, с душевной тоской,