– Вау, какая девочка! – в дверях ванной я неожиданно столкнулась с неприятным, высоким и довольно молодым мужчиной. Нетрезвым, конечно же. – Откуда?

– Ты, охренел, Юра? – послышался голос отца. – Это дочь моя, Арина! Тронешь – башку оторву!

– Понял, был не прав! – выставил вперед ладони бритый почти наголо тип и, ухмыльнувшись, показательно обошел по дуге меня, не скрывая, впрочем, похабной улыбки.

Я торопливо заперлась в ванной и уже там, в крохотном помещении, уперлась руками в край раковины, чувствуя, как глаза начинают щипать слезы.

Я устала от всего этого.

Черт побери, я очень устала…

Убирать разбитую пепельницу я уже не пошла, не рискнула, пока третий в их запойной компании оставался в зале. Отца Шута я знала с детства, его нечего было бояться, а вот данного мужчину я видела впервые.

И потому, прошмыгнув в комнату, закрыла тяжелую деревянную дверь и уже там, задвинув щеколду, устало прислонилась к стенке шкафа, стоящего слева от входа. Потирая влажный после умывания холодной водой лоб, машинально осмотрела свою жилплощадь.

Именно свою – папа спал в зале. Мне же досталась комнатка с двумя узкими кроватями, небольшим проходом между ними, ведущем к окну и старым комодом за одной кроватью и письменным столом за другой.

Небогато, конечно, и место мало, но зато здесь чисто, почти тихо и не пахнет табаком. Я жила здесь с бабушкой и, признаться честно, это были далеко не самые лучшие времена.

Она бродила ночами, могла в три часа греметь посудой на кухне, не позволяла выключить лампу, стоящую на комоде у меня в изголовье и постоянно ворчала. А еще готовила ужасную еду, пытаясь сэкономить каждую копейку, бережно хранила все старые вещи и была, можно сказать, педантом. Папины вещи в шкафу в коридоре были разложены по цветам, носки были свернуты по образцу, про остальное и говорить нечего.

И все равно, не смотря на это, бабушка поощряла отцовские пьянки. Ворчала, конечно, но мешать ему не смела.

Не могу сказать, что я ее любила. Да, может это и бессердечно с моей стороны и жестоко, но первым, что я почувствовала, узнав о ее смерти после долгих месяцев разных болячек, было облегчение, а не скорбь…

От размышлений оторвало короткое пиликанье и вибрация в кармане телефона.

Достав обычную раскладушку из кармана, я открыла новое сообщение, прочитала строчку… И телефон выпал из ослабевших пальцев.

Прижимая тыльную сторону ладони ко рту, пытаясь сдержать рвущийся наружу всхлип, медленно осела на пол, желая только одно – стереть из памяти то, что только что прочитала.

– Ариш, – в дверь неожиданно постучал отец. – Ты там?

– Да, пап! – откликнулась, торопливо вытирая сбежавшие по щекам слезы и, подхватив телефон, поднялась. Глубоко вздохнув, пытаясь взять себя в руки, и открыла дверь, впуская родителя. – Что-то случилось?

– Риш, денюжка есть? – неловко помялся папа, проведя рукой по сальным, темным, некогда роскошным волосам. Они были единственным, что я от него унаследовала. – Ты вроде расчет должна была получить…

– Нет, еще не дали, – привычно соврала я, пытаясь улыбнуться.

– Ну, соточка? Соточка хотя бы?

– Соточка есть, – вздохнула я. И сама предложила. – Сходить?

– Риша, ты у меня самая лучшая, – обнял меня отец, вдруг сильно прижимая меня к своей груди, привычно пахнущей сигаретным дымом, потом и машинным маслом. Уткнувшись в болотного цвета кофту, я расклеилась, обнимая родителя за талию… На миг захотелось, как в детстве разреветься, все рассказать, и попросить наказать гадких мальчишек, дергающих меня за косички. Да только в детстве меня всегда защищал Шут, а от тех, кто обижал меня сейчас, не способен был оградить уже никто. Над ухом досадливо хмыкнули. – Я плохой отец, да?