Мать сказала, что «уважает мой выбор».

– Но подумай, сколько мы вложили в твое образование. Ты правда этого хочешь?

Да, хочу. Школу я прогуливал в кинотеатре «Потемкин». Кирпичное здание с железными дверьми. Внутри – картонные фигуры персонажей голливудских блокбастеров прошлого века: Терминатор, Эммет Браун, Индиана Джонс – называйте сами. Это был тот самый кинотеатр, в котором отец подрабатывал в юности. В его годы у них имелся только один старый 35-миллиметровый проектор. В перестройку его заряжали завалявшимся на складах некачественным хламом. Перед каждым показом папа работал за перемоточным столом. Во время перемотки отец засекал переломы, разрывы и подпалины, которые дряхлый проектор мог зажевать. Он их добросовестно ремонтировал, аккуратно разрезал и склеивал. То же самое он проделывал после показа. Как правило, фильмы возвращались на склад в лучшем качестве, чем поступали в «Потемкин». Сейчас в единственном кинозале был только один проектор наподобие тех, что за казенный счет устанавливают в школьных классах.

По средам в обед в «Потемкине» показывали классику советского кино. В основном фильмы о Великой Отечественной. Так я впервые увидел «Двадцать дней без войны» и «Летят журавли». Я влюбился в Татьяну Самойлову, сидя в прохладном, неотапливаемом помещении на шаткой скамейке. Ботинки липли к полу, который с прошлого сеанса забыли отмыть от пролитой газировки. Время от времени в зал заходила контролерша, чтобы проверить, не хулиганит ли кто.

Вечером в «Потемкине» крутили новое кино о войне. Неуклюжее и нелепое, как пилотка на голове младенца. В отличие от советских кинематографистов, современные режиссеры не понимают, что война на экране должна в первую очередь показывать личную драму на фоне общей трагедии. А сейчас только и делают, что выдумывают зрелищные подвиги.

Оставшиеся каникулы я провел в спорах с родителями. В итоге мне удалось их убедить, что «в западном кино крутятся большие деньги». Пришла пора вновь собирать чемоданы и искать общагу. Дедушка подарил свою старую ручную камеру от Sony. В рабочем состоянии.

– А то что это за режиссер такой без кинокамеры?

Посреди этой суматохи меня набрал Денис: он никуда не поступил.

– Братишка, я в Москву перебрался. Работаю в автосалоне папиного друга. Деньги платят нормальные, хату вот снял. Приезжай как-нибудь.

Я нашел недорогое студенческое жилье в Шордич. Комната на первом этаже оказалась самой дешевой. В ней стояли кровать, шкаф со встроенными вешалками, телевизор и широченный письменный стол. Мой предшественник оставил на косяке двери две черточки: он измерял свой рост. Оказалось, я заселился в комнату для инвалидов: в ванной не было порогов, отовсюду торчали вспомогательные перила, а над унитазом свисал красный рычажок.

– Если станет плохо, нужно потянуть за нитку – сработает сигнализация, и вас спасут, – объяснила консьержка.

В тот же день я взял дедушкину камеру и отправился гулять. Почти на каждой улице светились вывески модных баров и кофеен, салонов виниловых пластинок, антикварных магазинов и секонд-хендов. Психоделические граффити смотрели со стен на колоритных прохожих, а тротуары были заполнены уличными музыкантами. Вокруг них собирались толпы туристов и снимали видео. Музыканты пытались продать им свои CD или хотя бы уговорить зрителей подписаться на их Инстаграм[42].

Недалеко от общежития стояла неуклюжая пятиэтажка с обвалившейся лепниной. У входа висела реклама библиотеки социалистов, которая находилась на последнем этаже. Подниматься пришлось по металлической лестнице, заваленной сигаретными окурками и пивными бутылками. Воняло мочой. На стенах висели разноцветные бумаги, на которых было написано Models.