каждый раз переплавляется душа.
«То ли «нет», то ли «да…»
То ли «нет», то ли «да».
Синеватая наледь.
Вот и всё. Холода.
Ничего не исправить.
Ты не то, чтобы лишний,
но грустит у перрона
поезд в Нижний —
всего-то четыре вагона.
Гам. Дымит самокрутка.
(Ночи сумрачно лунны.)
Отъезжает маршрутка
до Парижской комунны.
Перевозчиков прыть,
с багажом суматоха…
Я стараюсь не быть.
Получается плохо.
И гудки говорят
даже слишком понятно.
Холода. Снегопад.
К декабрю, вероятно.
КРЫЛЬЯ. ДЕТСКОЕ
Ты мог бы стать моей безудержной любовью,
но ей не стал; не стал надеждой зыбкой.
Ты мог бы – но не станешь – ни судьбою,
ни даже первой страшною ошибкой.
Я, верно, всё могла б преодолеть
с тобой – но, кажется, недостаёт отваги
зажмурившись, шаг сделать – и взлететь,
легко, как самолётик из бумаги.
Взлетев, открыть глаза и увидать,
как далеко земля – и будь что будет…
А знаешь, если рук не разнимать,
то всё не важно – ветер, годы, судьбы.
Так что ж я нерешительно стою
у края этой пропасти прекрасной,
и не могу произнести «люблю»,
и чудится, что всё вокруг – напрасно?..
Сомнения клубятся серой пылью —
всё не пойму из наших встреч земных:
способны ли твои к полёту крылья,
и вообще ты помнишь ли о них?
КРЫЛЬЯ. ВЗРОСЛОЕ
Всем моим посвящается
Чёрное – белое. Холод – жара.
Вечно звучащее: «Надо. Пора».
Вечно-родное, летящее мимо.
Дверь закрывается – неотвратимо.
Верить – не верить, запомнить – забыть.
Это посмертное право – любить.
…Знаешь, любое прощание – смерть.
Не выходи за порог смотреть.
Просто ли видеть, как вдалеке
тает фигурка? Так на песке
белом прибрежном – тают следы,
так уплывают весенние льды,
так замерзают зимой в холода,
так забывают меня – навсегда.
Время, я тоже училась жить.
Проще остаться, чем уходить.
Тупо, бессмысленно, глядя на пламя —
проще, чем так вот – своими руками!
Проще, чем, первым шагнув в пустоту,
крылья успеть отрастить на лету.
Многие я не постигла науки,
так не давалось забвение в руки.
Так зачастую я наперёд
знала откуда-то – не приведёт
встретиться снова придирчивый случай
(зная, что с кем-то не встретиться – лучше),
просто и радостно, трудно и сложно —
помнила – бережно, страстно, тревожно —
каждую каплю в мерцании вод,
каждую встречу и каждый уход.
…Что ты, ведь я не просила иного.
Жизнь моя, память, синее слово,
если б не это – я, падая вниз,
не захотела б, наверно, спастись.
«Мне тридцать… Игра, право слово, не боле…»
Мне тридцать… Игра, право слово, не боле.
Я девочка, женщина, ветер на воле.
Внезапная блажь, потаённое зелье —
ещё на губах не застыло веселье —
но я уже знаю, что скоро поманит
иное, что прошлое плотно затянет
туманом. И скрипнут протяжно ворота;
я стану лишь временем, точкой отсчёта…
Мне скоро прибиться, прижаться к коленям —
и я ещё верю случайным мгновеньям,
но втайне уже начинаю прощаться
и медленно, необратимо меняться.
ЦИКЛ «МАСТЕРА СУДЕБ»
1. БЕГ
От вокзала до вокзала,
с вечера до дня —
рельса, рельса, шпала, шпала —
вертится земля.
Ночь да лёд с огнём и ветром,
кобальт и базальт.
Нежно-персиковым светом
светится асфальт.
Поезд наш вот-вот прибудет,
через пару лет.
Сволочные это люди —
Мастера Судеб.
В поднебесье лики строги,
только мы – ничьи.
По деревьям вдоль дороги
трауром – грачи.
Милосердный, невозможный,
высший судия,
путь мой железнодорожный —
песенка моя.
Жизнь прекрасна, словно осень,
донельзя остра,
вот сейчас мы грянем оземь
с первого моста.
2. ОБРЫВ
И день и ночь перемешались,
но было как-то не до них,
и наспех выплюнутый стих
внушал лишь мимоходом жалость;
а я отчаянно цеплялась
за камни, выступы, пучки
сухой травы. И светлячки
летели прочь. Земля качалась.
И жизнь упрямо не кончалась,
и темнота – живой клубок…
Твердь ускользала из-под ног