Некоторые пациенты, наверно, и не догадываются, что солидная клиника, в которую они пришли исправлять неудачи природы на своем лице или теле, занимает едва ли сто квадратных метров, что там нет даже штатного реаниматора и соответствующего оборудования. Из просторного вестибюля пациент попадает в узкий, не очень длинный коридор с кабинетами и палатами. Никому и в голову не приходит, что за большой дверью, перегораживающей коридор, на которой светится надпись «Не входить!» – глухая стена, а за стеной – риелторская контора, вход в которую – с другой стороны здания.

Хисейкин когда-то с восторгом рассказывал мне об этой своей придумке – он сам и предложил идею архитектору, перестраивавшему под клинику коммунальную квартиру в одном из арбатских переулков. Так нужно было для «солидности», объяснял он мне с раздражением, когда я никак не могла взять в толк, как можно и зачем обманывать доверчивых пациентов.

Кто-то приходит с настоящим физическим уродством – ужасный пористый нос, висящий мешком подбородок, чудовищная бородавка на щеке у милой девушки, а кто-то – с неудавшейся жизнью, которую хотят поправить с помощью хирургического ножа. Редкие пациенты делают «пластику» просто так, с жиру. Ведь даже попытки остановить возраст, подрезая веки и подтягивая к ушам щеки, совершают не все женщины, у которых есть на это деньги, а только те, которым позарез нужно в пятьдесят пять обмануть себя, природу, кого-то еще…

Не могу себе представить свою маму, вдруг захотевшую помолодеть на десять лет. Ей никогда это просто не было нужно. Папа ее любил и любит, они ходят, с каждым годом все медленнее, за ручку в магазин и поликлинику, но и раньше, когда папа мог обходиться без маминой помощи, я не помню, чтобы он один куда-то ходил, кроме работы.

Размышляя, я незаметно для самой себя подошла к тому самому месту, куда несколько раз привозила Ийку для встреч с Хисейкиным. Маленький сквер, огороженный низкими коваными заборчиками. Ничего особенного – пятнадцать старых деревьев, перемежающихся с молоденькими посадками, три скамейки, две дорожки. А напротив него – угловой дом в тупиковом переулке, начинающемся от Тверской улицы. Серый, тяжелый, некрасивый дом, с узкими высокими окнами. Наверно, по два окна в каждой комнате. Вот и ворота, запертые на ключ, а рядом калитка, тоже запертая. Чтобы кто-то вышел, надо нажать на круглую кнопочку звонка.

Худой усатый охранник не вышел, а приоткрыл окно будки и крикнул:

– Слушаю вас, женщина!

– Мне вот в этот дом! – решила я пойти ва-банк. Что-то подсказывало мне, что ноги привели меня сюда не случайно.

– Зачем? – вполне доброжелательно поинтересовался охранник.

– Я… Мне нужен Вадим Хисейкин.

– Номер квартиры не знаете? – все так же дружелюбно продолжал разговор охранник, чуть высунувшись в окно. Из приоткрытого окошка пошел пар.

– Нет, но… – Увидев, что он собрался закрыть окно, я заторопилась объяснить: – Это мой бывший муж. Он живет здесь с семьей. Точнее, я так думаю, что он, скорей всего, здесь живет… Он врач… хирург, и я… Я ищу свою дочку, она… у него…

Охранник оглядел меня с ног до головы, небрежно цокнул языком и закрыл окно. Я подождала, все же надеясь, что он выйдет… Но он лишь сделал погромче телевизор в своей будке и демонстративно повернулся ко мне спиной. Понятно. Мои пробивные способности давно известны. Уговорить, сторговаться, пройти с Ийкой по одному билету в детский театр… Почему-то мне это никогда не удавалось. Возможно, я не умею просить. А любого человека, наверно, можно сломить, позволив ему сказать: «Ну, ладно! Я, такой сильный и всевластный, позволяю тебе пройти. Я еще и проницательный – я вижу, что ты не террористка и не воровка…»