Как парень из забытой богом деревни, которой на карте-то не сыскать, решил стать психиатром, для меня оставалось загадкой. Он объяснил, что медицина – его призвание, а про психиатрию ничего пояснять не стал. Я больше не делал попыток влезть к нему в душу. В конце концов, каждый имеет право на свои странности.

Сам-то я тоже был хорош. Странностей во мне хоть отбавляй. Про таких как я говорят: не от мира сего. Худощавый, бледный, черные волосы до плеч и сияющие, словно в лихорадке, глаза. Не знаю, чем я приглянулся Свете. Наверное, виной всему мода на бледных длинноволосых юношей, больше ничем её выбор я объяснить не могу. Во всяком случае, на фоне Серёги, с его высоким ростом, могучим телосложением и аккуратной стрижкой, я смотрелся гротескно и даже жалко.

Я писал дурацкие стихи, которые сейчас кажутся мне смешными и пафосными, но Серёга считал их достойными внимания, слушал с интересом, хвалил и поддерживал мое неказистое творчество. Его слова вселяли уверенность, которой мне всегда недоставало. Когда в моей жизни появилась Света, Серёга подружился и с ней. Частенько мы проводили время втроем, гуляли, ходили в кино. Наша дружба крепла, становилась выдержанной, проверенной временем.

Новость о гибели Светы добралась до него не сразу. Серёга уехал в деревню проведать отца, здоровье которого ухудшилось. Он тревожился, поэтому закрыл сессию досрочно и отбыл в родные края еще в конце весны. Поддерживать с ним связь возможности не было. Деревня находилась в глуши, частенько её и вовсе отрезало от цивилизации. А в город Серега вернулся осенью, опоздав к началу учебного года на несколько дней. Тогда он и узнал о трагедии. Он навещал меня в больнице, но я этого совершенно не помню. Меня накачивали препаратами, от которых я то ли спал, то ли находился в каком-то сумеречном состоянии. В таком жалком виде я и предстал перед его взором.

*****

Наконец, дело дошло до выписки. Не сказать, чтобы я чувствовал себя здоровым. Скорее, меня можно было назвать спокойным, лишенным интереса к окружающему миру. Со временем я немного оклемался, но прежним так и не стал. Бывало, на меня накатывала тревога, чаще это случалось во время грозы или полнолуния. Больше я не пытался задушить себя или как-то иначе навредить собственному здоровью, и этот факт, по-видимому, послужил основанием для выписки.

Друг встретил меня у входа в лечебницу, перехватил из моих слабых рук сумку с нехитрым скарбом и помог дойти до машины. Ноги были будто набиты ватой, во рту пересохло, меня лихорадило как алкаша, не нашедшего денег на пузырь. Серёга пояснил, что так действует синдром отмены. Дозу лекарств снизили, от некоторых отказались вовсе, меня вывели из состояния овоща потому, что лечащий врач отметил положительную динамику.

"До полного излечения еще далеко, – глубокомысленно произнёс Серёга, – но сейчас можно обойтись более щадящими дозами".

Я слушал молча, демонстрируя полное безразличие к собственной судьбе. Меня знобило и потряхивало, хотелось поскорее прилечь и укрыться чем-нибудь теплым. Про себя я отметил, что на дворе разгорается лето, будто и не было тех трагических событий, что сломали меня. На мне была футболка, джинсы и кроссовки – одежда, в которой я поступил в лечебницу в августе прошлого года. Погода стояла теплая, но меня пробирало до костей, лихорадка усиливалась, руки дрожали, а зубы выбивали дробь. Серёга с беспокойством посмотрел на меня, потрепал за плечо и тронул машину с места.

Дома ждала мать. Она готовилась к встрече, накрыла на стол, но увидев меня, безвольно повисшим на плече друга, встревожилась не на шутку. Серега затащил меня в спальню и уложил на кровать, накрыв одеялом. Выйдя из комнаты, он плотно закрыл за собой дверь.