– Вас предупредили, – услышала я, еще не успев переступить порог комнаты, – что ваша мать живет последние часы или минуты, что вы должны быть готовы к этому?

За столом сидела женщина в белом халате, на шее висел стетоскоп. Ее голос был безразлично-бесцветным, никаких даже самых примитивных эмоций, а не то чтобы сострадания, в нем не было. Обычно так разговаривают эмоционально выгоревшие люди. Но для ее возраста такое еще слишком рано. Нет, она не была моложе спасшего меня красавца в приемном покое, она была старше его, но не настолько, чтобы с безразличием смотреть на мир.

«Может быть, она просто сонная», – решила я. Ночное дежурство в таком тяжелом отделении вряд ли дает возможность прилечь на пару часов, хотя это и разрешено. Однако этот бесцветный голос продолжал внушать мне мысль о грядущей неизбежности и об отсутствии необходимости сидеть ночью рядом с больной.

– Поезжайте домой, – советовал он. – Попрощайтесь и поезжайте…

Я пыталась вглядеться в лицо говорящей. Робот без мимики…

В комнату заскочила сестра: «У больного в четвертой палате резкое ухудшение. Я за вами!»

«Робот» медленно стал подниматься со стула, хотя надо было бежать.

– Поезжайте домой, – вновь услышала я. Видно, снова включила программу своего алгоритма.

«Ни за что! Не поеду!» – пронеслось в голове. Разве можно такой доверять мою маму? Я вернулась в палату. Пульс был прежним. Дочь приедет с рассветом. Хоть бы не было хуже. Посмотрела на циферблат. Роковой час прошел. Уже начался новый. Маме хуже не стало.

– И не будет, не будет, – повторяла я это как мантру, превратив в формулу выживания. Мантра – слово с космической силой, за окном звездное торжество и серебряный свет освещает кровать вместе с мамой.

Не отрывая взгляда от стрелок часов, я не сразу услышала шепот медсестры. Она напомнила мне о совете врача. А если я не приму его во внимание, то меня просто выгонят из палаты. Я мешаю больным спать. Но я не мешала. Выйдя в коридор, я попыталась объяснить сестре, что мы не австрийцы, и мама без моей помощи просто не сможет рассказать о своем состоянии и о жалобах.

– О каком состоянии? – услышала я голос врача-робота, возвращавшейся от тяжелого больного. – То, что она до сих пор жива, непонятно. Но ошибиться на пару часов может любой.

– Это прекрасная ошибка! – не могла сдержать я своей радости. – Проверьте ее пульс, он возвращается к норме.

– Не вам об этом судить, – тут же последовал ответ. – А в палату больше не заходите! Уезжайте! Через пару часов уже утро. Придет завотделением. Без его разрешения посторонним сидеть в палатах нельзя. Мне не нужен выговор из-за вас.

Наконец я хоть поняла, в чем причина ее неприветливости. В простом страхе что-то сделать не так. Врач в приемном покое не испугался, а она – она просто трусиха без эмпатии к своим больным.

– Но когда он придет, я ему объясню…

– Я сказала! – наконец безразличие голоса окрасилось гневом. Медсестра за спиной врача мне подмигнула, подав знак, чтобы я не перечила.

– Пока дочь не приедет, никуда не уйду! Посижу в коридоре…

Разъяренная, врач пошла дальше. До сих пор не понять ее негативизм. А сестра оказалась отзывчивой женщиной.

– У нас много сегодня тяжелых больных, – попыталась она объяснить ситуацию. – Тоже вижу, что маме становится лучше. Может быть, вправду выживет. Это случается. А пока не волнуйтесь. Я открою сейчас дверь палаты, чтоб немного ее охладить. Этот жаркий июль палит даже ночами.

Благодаря этой сердобольной женщине я почти постоянно видела кровать мамы, а когда врач шла в другой конец коридора, на птичьих правах заходила в палату и минуту-другую щупала пульс. Пульс был лучше и лучше. Еще пару часов – и моя дочь приедет в больницу.