Трудно выразить чувства, волновавшие меня по мере приближения к Иерусалиму – давнишней цели моих мечтаний. Еще на школьной скамье, увлекаясь чтением Священной истории, я давал себе мысленно обещание во что бы ни стало посетить места, бывшие колыбелью истинной религии, места, на которых подвизались вдохновенные люди Божии в борьбе с язычеством, с нравственной слабостью израильского народа, легко увлекавшегося всякими лжеучениями, – места, откуда воссиял истинный свет, озаривший вселенную, где воплотившееся Слово преподало человечеству учение любви и мира, братского единения и духовного совершенствования. Обстоятельства долго препятствовали осуществлению моего желания, но наконец сложились так, что, забыв все, связывавшее меня с миром материальным, я обратил мои взоры к Востоку – единственному источнику, из которого надеялся почерпнуть утешение и успокоение для моего больного духа…

Иерусалим наконец был невдалеке от меня. Миновав Абу-Гош, я пробирался к святому городу по голым, безжизненным скалам, то следуя по дну долин, то взбираясь на высоты и рискуя сломить шею на их обрывистых гребнях. Серый, обожженный солнцем камень, от которого обдает жаром, как от раскаленной печи, изредка чахлый терновник, пепельного цвета маслина или засохшая смоковница – вот, что встречается вблизи Иерусалима.

Было уже около семи часов вечера, когда, взобравшись на самый верх горного кряжа, я завидел большие строения. То были русские здания. Расположенные на Гигонской возвышенности, они заслоняют собою город. По дороге стали попадаться какие-то полужилья-полуразвалины, одинакового цвета с каменной почвой. Огромные русские строения, обведенные высокой стеной из тесаного камня, из-за которой возвышался церковный купол, обрисовывались все более и более. Наконец я был у ограды Русских Построек[25]… Я был в Иерусалиме!

Оставив лошадей у калитки, я вошел на обширный двор. Меня встретил кавас[26] из арабов и проводил в прекрасное здание гостиницы, куда за мною принесли и мои пожитки. Пожилая экономка, родом из Тюмени, отвела мне небольшую, но опрятно содержимую комнату, просто, но хорошо меблированную. Хотя я давно отвык от чая и никогда не был особенным до него охотником, но тут, почувствовав себя внезапно на русской почве, прежде всего спросил самовар. Через несколько минут осторожно вошел ко мне в комнату человек средних лет, в русской народной одежде, с бородою и весьма симпатичною наружностью. Он поклонился мне, приложив левую руку к груди. Я спросил, что ему угодно.

– Я пришел послужить вам; я здесь нахожусь при покоях.

Я отвечал, что мне ничего особенного не нужно, а что самовар я уже просил поставить.

Чрез несколько времени мой прислужник явился с самоваром. Я пригласил его напиться со мною чаю; он долго отказывался, уверяя, что недостоин, но наконец истощив все доводы, смиренно присел к столу и принялся за операцию чаепития с угрызением. Мало-помалу мы разговорились. Оказалось, что он торжковский мещанин, Василий Сергеевич Квашенинников, что у него в Торжке живут братья, зажиточные торговые люди. Обретается он в Святой Земле уже несколько лет, четыре раза был на Синае, три раза обошел всю Палестину и даже посетил такие места, куда европейские путешественники редко отваживаются пускаться с большим конвоем – именно, за Иорданом, в Месопотамии. Василий Сергеевич истинно религиозный человек, прилагающий свои убеждения к действительной жизни и странствующий по Святым местам вовсе не из общей большинству русских