Околоточный пристально глянул на Татьяну:

– Давно его знаешь?

Девушка замялась.

– С начала навигации, вашество, знакомы, – вставил Петр. – Вы не сумлевайтесь, я с самыми серьезными намерениями.

– Ладно, – кашлянув, оборвал его полицейский, – замолотила молотилка. Паспорт-то имеешь?

– Обязательно. Токмо он у капитана. Для сохранности, значица.

– Проверю! – для острастки погрозил мясистым пальцем околоточный и снова повернулся к Татьяне: – Отца давно видела?

Татьяна широко раскрыла глаза:

– Отца? Так он же на каторге!

Убедившись, что удивление на ее лице самое что ни на есть искреннее, полицейский на всякий случай переспросил:

– Значит, не появлялся?

– Нет…

Татьяна удивленно перевела взгляд на Петра, и он, боясь, что сестра каким-нибудь неловким словом выдаст его, подскочил, будто его шилом ткнули:

– Как «на каторге»! – он размахивал возмущенно руками, радуясь, что успел сунуть револьвер обратно в карман. – Как «на каторге»? Ты же говорила, он помер!

И повернулся возмущенно к околоточному:

– Вот, вашество! И верь таким! Я ведь к ней всяко серьезно, а у нее папаша – каторжник!

– Ну, ну, братец, не вопи, как оглашенный. И вообще, ступай-ка отсюда. А то пароход без тебя отчалит.

– Нет, обманщица! – не унимался Петр. – Да ноги моей больше здесь не будет!

Когда околоточный медлительно проследовал на улицу, Петр выбрался из густой черемухи, которой зарос весь дальний край огорода.

– Ну, о чем он еще спрашивал? – негромко поинтересовался он у сестры, снова появляясь в пристройке.

– Да странно как-то… Сперва об отце, а потом про моего брата Петьку все любопытствовал… Я ему сказала, что уж и забыла, как ты выглядишь.

Петр улыбнулся и погладил сестру по плечу:

– Действительно… Только что же это он все про отца? Не случилось ли там чего?

Татьяна только молча и тревожно покачала головой.

На этом они и расстались.

т

Прошла весна, таежное лето было в самом разгаре, а Анисим и Яшка все еще не трогались в путь.

Комарин, как одержимый, продолжал поиски золота. Он уже облазил все окрестности реки выше по течению, впадающие в нее ручьи, осыпи на склонах близлежащих сопок и теперь подолгу пропадал, забираясь все ниже и ниже. Иногда Анисим не видел его по нескольку дней.

Возвращался Яшка усталый, голодный, искусанный гнусом, но по-прежнему неунывающий. И каждый раз успокаивал приятеля, уверяя, что не сегодня-завтра фортуна повернется к ним лицом. Анисим усмехался про себя и отмалчивался. Отговаривать Комарина от этой, как он считал, заранее обреченной на неудачу затеи ему надоело. Яшка все равно, отоспавшись, нагружался инструментом и отправлялся мыть песок. Первое время он таскал с собой и Анисима, но быстро заметил, с какой неохотой тот помогает ему, с каким безразличием всматривается в оставшиеся на дне лотка камешки, каким насмешливым взглядом следит за его азартными торопливыми движениями. Заметил и вспылил: «Ну тебя к лешему, Аниська! Глаз у тебя дурной! Сиди лучше в зимовье, толку больше будет».

Спорить Анисим не стал. Сохраняя остатки охотничьих припасов, ставил силки, ловил рыбу, готовился к дальней дороге.

Как всегда, Комарин появился под вечер. Устало опустившись сосновый сутунок, брошенный у дверей в избушку, он вытер взмокший лоб.

– Намаялся!

Белов поставил перед ним котелок с ухой.

– Хлебца бы, – вздохнул Яшка.

– Муки нет, – ответил Анисим. – Осталось чуток, на дорогу берегу. – Когда двинемся-то?

Яшка сделал вид, что не расслышал вопроса. Отирая бороду, икнул:

– Хороша ушица.

– Осень на носу, – продолжал Анисим.

Яшка покрутил головой, посмотрел в быстро темнеющее небо, зачем-то принюхался.