– Благодарю, уважаемая…

– Это к товарищу Упырёву, – так же безразлично, как и осуществляла молотильный процесс, отмахнулась тётка, – нам сказано – мы делаем. Не сказано – не делаем. – И вышла, прихватив средства санитарии и гигиены.

Так прошла неделя с небольшим. Всякий последующий день практически ничем не отличался от первого послеоперационного, за исключением отменённых утки и судна. Почка планово заживала и почти не беспокоила. Ясно, что показатели были в норме, хотя мне об этом не сообщали: просто регулярно брали анализы, очень прилично кормили напрочь забытой едой и ждали дня готовности следующей ступени. Дважды, правда, на неделе заходила усатая санитарка: в первый раз я по старой памяти молча перенёс экзекуцию, даже не сказав спасибо. Во второй – вёл себя тоже бессловесно, но уже отказал ей, отведя её шершавую трудовую ладонь от моего бедра и поклявшись себе, что на этом месте я ставлю решительную мужскую точку. В конце концов, после первого ошеломления большой разницы в таком персональном подходе я уже не находил. С этим же успехом подобную манипуляцию вполне можно было доверить и товарищу Упырёву.

Ожидаемое событие произошло ещё через пару дней тупого смотрения в фотообои. Вновь перевезли в операционную, где меня ждала та самая парочка в белом, что ещё недавно так тщательно изучала мою внешность, заставляя хмурить брови, поджимать губы и тут же растягивать их в беспричинной улыбке.

– Сразу и начнём, – вместо приветствия сообщил первый. В это время второй соединял вену с капельницей. А потом я провалился. И ещё долго летел вниз, изучая в полёте структуру трещиноватой шахтной глины, что проносилась слева и справа от моих глаз. Дна не было, как больше не было и верха. Это было парение в никуда. Потом вдруг стало светло, как это бывает при внезапно включённом свете после просмотра чёрно-белого фильма, где действие происходит глухой и безнадёжной ночью. И тут мне заулыбался дед, Моисей Наумыч Дворкин. Почему-то он был в белом халате и резиновых перчатках, а к голове вместо кипы был прицеплен держак с мощным увеличительным объективом. Дедушка ободряюще кивнул и спросил не своим голосом:

– Как вы, уважаемый? Просыпаемся, просыпаемся…

Лицо моё было забинтовано от верха шеи и до центра макушки. Оставлены были лишь две небольшие дырочки для носового дыхания и незначительное отверстие в области рта. Вероятно, для заливки через воронку питательного бульона и отсоса лишней слюны. Для глаз также были предусмотрены два выреза в широкой, полностью перетягивающей лицо эластичной повязке, заодно прижимающей к голове и частично обновлённые уши.

– Мы, знаете, решили сильно не мучить вас, уважаемый, – сообщил мне доктор, окончательно убедившись, что я пришёл в себя. – Осуществили разом все вмешательства: и по ушкам, и по глазкам, и круговую заодно. Шеечка чуть-чуть выпадает в нижней части, но это, мы решили, не актуально – легко скрывается за одеждой. А так… – он прищурился, отступил на шаг и вновь приблизил ко мне лицо, – уверен, через пару неделечек снимем шовчики, отёчек уйдёт, будете как новенький.

– Чтобы чего? – напрягши губы, прогундел я в дырочку.

– Так вам ещё не сказали? – удивился хирург, и я понял, что он не лукавит. Впрочем, развивать тему он тоже не стал, уклонился.

– Короче, по нашей части, можно считать, всё, – вступил в разговор второй: судя по всему, ассистент. Отдыхайте, уважаемый. Дальше товарищ Упырёв сообщит, когда, кто и чего.

Упырёв не появился и не сообщил. Вместо него, не дождавшись истечения обещанной пары недель, за меня принялся горловик. Сначала свозили на томографию гортани, затем ввели в искусственный сон, откатили в операционную и уже там он, мастер носа и горла, ковырялся в моей глотке, слой за слоем удаляя лишнюю ткань и меняя в нужную сторону анатомию голосовых связок. Заодно убрал и крохотный полипчик, неизвестно в какие времена вжившийся в горло. А когда я очнулся, бодро проинформировал: