В общем, в тот же день я от радости совершил ранее несовершаемое – добыл два билета в Большой театр. Через Ионыча, опять же: кореш его там главным массажистом всего Большого, кости и суставы тамошним примам и премьерам в чувство приводит – в молодости секцию посещал самбистскую, ища защиты от дворовых уркаганов. Ну и, как водится, сдружился с Ионычем на годы. Говорят, он теперь вообще главным у них считается после Плисецкой с Григоровичем. Так Ионыч и набрал его по старой памяти, и тот дал команду на вахте оставить для меня на проход, в ложу. Дальше я – к матери, на кран. Говорю, слезай, мам, идём балет вечером смотреть. Она – у меня, мол, смена до семи. Я говорю, плюнь, поломай командоконтроллер, замкни там чего-нибудь типа фазу на контакт, я тебя скоро вообще отсюда уволю навсегда, вот увидишь. Ну мама и замкнула на короткое. И пошла со мной, впервые в жизни в театр, вообще, в принципе, и сразу в Большую ложу. Там я и встретил их, в соседней келье, что через бархатный борт от нашей, – Кошака и дочку его, Милю. И там же её закадрил.

А в кадрах на другой день сказали, что для начала тебя, как юриста, – в Секретариат Управления. Освоишься, двинем, может, в контрразведывательное подразделение. А там поглядим, какой ты фрукт. Выходишь 24-го к 9 утра.

И точно, перевели. Это за день до 19 августа было. А 22-го! Ну всем известно теперь, что случилось. И как окончилось. Главного по ведомству убрали, а заодно и всех наших, кто им теперь не свой. Пятнистого с южной зоны вернули, так он – туда же, в отказку, отписал страну Шевелюре, заявление сделал, соскочил. Баба его, та вообще еле на ногах держалась, чуть с трапа самолётного не навернулась, когда выходила, белая вся, губы трясутся, рот косой, глаза дёрганые. А этот, новый наш, аж сияет. И без умолку – «Р-р-россияне, р-р-россияне, р-р-россияне!».

Если честно, я даже не успел понять, лично для меня это плохо или очень плохо. Шевелюра партию приостановил, первым же своим указом. Выходит, не я был прав, а законник мой, Кошак, что вовремя краснокожую билетину свою прилюдно поджарил.

Короче, все три непонятных дня отсиживались в раздевалке у Ионыча: его пацаны, он и я. Ждали чем закончится толковище и мутный беспредел. Ионыч сказал, надо ещё очень прикинуть, за кем из них нормальная правда. Мне, говорит, пока самому неясно, от кого больше говна огребём – от старых или новых. Пили мы в основном водку и пиво, изредка выходя на воздух освежиться. Ну и телек не выключался, само собой. Лично я пил немного, больше следил за происходящим и думал о том, куда судьба засунет Кошака с его дочкой. Он вон в телевизоре мелькает, не отходя от Шевелюры ни на шаг, и – ясное дело – если наши окажутся сверху, то вариантов два: или забираю эту его Меланью в свою жизнь, или пускай остаётся один на один с побеждёнными Кошаками. Осталось в этом бардаке только понять – кто же они, «наши».

Ну а в Миле Кошак я был уверен с первой минуты знакомства, как только засёк у неё на глазах быструю влагу после того, как с лёгким выражением зачитал ей параграф одного дурного гороскопа за прошлый год. Короче, если надо, то – моя.

Однако самое неприятное, что пробило прям до печени, имело место как раз сегодня, 23-го, со вчерашней постпобедной ночи. Пишу сразу по событию, тюль в тюль. Так вот, зацепили тросом и сдёрнули, как и не было его – всё 11 бронзовых тонн. Окольцевали шею петлёй, как висельника, и стали тянуть краном на базе Камаза. Тянули, тянули… Он поначалу не поддавался, Феликс Эдмундович, почти устоял, но они, видно, командоконтроллером чуть вбок дали, и тогда он треснул и воспарил поначалу, а после рухнул головой в клумбу, весь. И замер. Представляете? А если б мать моя не на башенном работала, а на передвижном, на базе того же Камаза? И, допустим, её смена была и вызвали б по наряду. Так она бы, значит, убийцей моего же кумира сделалась? А я бы, получается, стал иудицин сын?